Венок раскаяния

…Что бы ему своих-то детей отправить на факультет журналистики (это сейчас просто: у режиссеров дети — режиссеры, у актеров — актеры, у журналистов — повально журналисты, причем у международных — обяза­тельно международные. Иногда и не беда бы, но ведь часто — за уши тащат). Хлопот бы у Аграновского было меньше. Но не захотел.

Антон: «Вы же знаете папины слова: хорошо пишет не тот, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо думает. Он и нам с Алешей говорил: научитесь думать — будете и писать».

Алеша — микробиолог, Антон — врач.

…Как быстро выросли дети. Уже они в доме решают судьбу последней отцовской рукописи.

Он не успел закончить эту статью — «Сокращение аппарата». Она так и осталась лежать на столе — прерванная. Галина Федоровна не решилась отдать редакции незавершенную работу. Но дети сказали:

— Это принадлежит уже не нам.

Его последние строки оборваны, но в них дышит, бьется, пульсирует прежняя могучая мысль. К живым словам его просится эпиграфом поэтическая строка:

«Держу пари, что я еще не умер…»

* * *

Обычно журналист чувствует себя именинником, когда удачная статья напечатана. Он чувствовал себя именинником, когда еще только появлялась идея. Мысль, главное — есть мысль, он уже предчувствовал итог. При­езжал в редакцию, обходил кабинеты:

— Как думаешь, а если?..

И редакция уже жила ожиданием праздника, хотя не написано было еще ни единой строки.

Любой его приход в редакцию был как маленький праздник. Встречается в коридоре — улыбка милейшая, глаза добрые: «Здра-авствуйте, негодяи». Поскольку бывал он в редакции редко, почти каждый раз я спраши­вал его одно и то же: «А ты чего сюда пришел?» И каждый раз он отвечал:

— На нервной почве.

Он сразу же обрастал компанией. Все говорят, а он сидит, слушает, мягко улыбается, и каждый чувствует его гипнотическую власть.

В разговор вступал медленно, неторопливо, как писал. Рассказывал о детях, о жене, о друзьях. Делился всеми дорогими ему событиями:

— Дети-то мои витражами увлеклись! Приезжай — посмотришь.

— Слу-ушай, сегодня Антон первую операцию сделал!

Когда Алеша стал лауреатом премии имени Ленин­ского комсомола, сын Володи Буланова — давнего изве­стинца — тоже стал лауреатом (Государственной пре­мии). Аграновский написал ему на своей книге: «Отцу лауреата от отца лауреата».

— Слу-ушай, Антон все-таки вылечил Джонни.

Джонни — собака, обыкновенная дворняга. Как-то зимой, морозным утром, Галя увидела на Черемушкин­ском рынке совершенно пьяного мужичка, на руках у которого дрожал щенок. Когда она шла мимо, щенок успел ее лизнуть, и она вместо картошки купила щенка. Пока шла домой, успела полюбить его. Принесла гряз­ного, запущенного.

— Это же дворняжка,— сказал муж.

— Ничего, мы тоже не графья.

Выросла прекрасная собака — с большим умным лбом и грустными глазами. Вскочит на диван, встанет на задние лапы, правой опирается о стену, левой поворачи­вает ручку двери и открывает.

Знакомая Гали как-то сказала ей: «Джонни очень похож на Толю… Только не говори ему, обидится». — «Что ты, он будет счастлив». Толя, узнав о разговоре, смеялся: «Это же такой комплимент мне! Твоя знакомая просто умная женщина». И стал звать дворнягу Джонни Анатольевич.

Прошло много лет, устаревший Джонни перестал ходить, слег. Явился ветеринар: это конец, надо усып­лять. Семья сказала: нет. В то лето Антон закончил медицинский, впереди предстоял первый в жизни отпуск (раньше были только каникулы). Он остался дома, каждый день делал Джонни уколы, дважды в день — массажи, выносил на руках во двор. Прошло больше месяца, и Джонни Анатольевич ожил.

— Знаешь, сколько ему уже лет? — спрашивал Толя, гладя собаку. — Семнадцать. По человеческим меркам больше ста.

— Я бога молю, — говорила потихоньку Галя,— чтобы, когда Джонни умрет, Толя был в командировке. Он же без ума от него.

О друзьях, знакомых рассказывал с доброй улыбкой — тонко, чутко, либо притчу, либо новеллу.