Венок раскаяния

Через три года газета приглашает его обратно. Подбирали коллектив не только по профессиональным качествам, но и по человеческим, учитывали прежде всего совместимость людей. То была прекрасная пора — 1954 год. В газете возобновился «ансамбль верстки и правки». Выступали с блеском в Доме литераторов, в Доме кино, в Доме журналиста, в ВТО. В «ансамбле» были цирковые номера, и в роли укротителя слишком ретивых выступал Аграновский. Было две оперы, в одной из них — «В вашем доме» партию молодого поэта Ленского исполнял тоже Аграновский. Песни, частуш­ки — опять он. Выходил на сцену в темно-вишневом жакете, молодой, красивый. «Наш примадон» — так его звали.

Именно в это время начался творческий взлет Агра­новского. Он получает премию Союза журналистов СССР, вступает в Союз писателей. Жизнь прекрасна.

И вдруг!

В коллектив вошел новый главный редактор. Против фамилий тех, кто имел собственное мнение, сразу же поставил галочки. Не забыл и тех, кто прежде выступал против его собственных литературных сочинений. Было проставлено сорок галочек.

Аграновский, будучи дежурным критиком, сказал, что газета изменилась к худшему. Ему дал отпор заместитель главного редактора, которого прежде все любили и кото­рый любил Толю.

Когда увольнения неугодных стали повальными, на очередной летучке снова встал Аграновский и обратился к главному редактору.

— Что вы делаете?! Этот коллектив собирали до вас, собирали по крупицам, по бриллианту, как ожерелье! Это стоило таких трудов! Что же вы делаете?! Как вы можете?..

Он не смог договорить, выскочил из комнаты. На другой же день подал заявление об увольнении.

Против его фамилии галочка не стояла. Уже тогда его бы не посмели тронуть.

Вот вам и спокойный Аграновский.

Что ни говорите, а поступки, конкретные, практичес­кие, порою выше самой светлой мысли и самой умной строки. Самая передовая мысль, самая светлая строка завянут без поступков, без действия.

Не надо тешить себя мыслью, что для публициста изреченная острая мысль уже есть — поступок, который освобождает его от личного вмешательства в действительность, а иногда и от личной веры в то, что изрек. Это, мол, для других, а сам-то я понимаю…

Страшнее нет талантливых иезуитов. Они обратят читателя, слушателя, преемника в любую веру. Обра­щали не раз, есть тому вековые свидетельства.

Аграновский верил в то, к чему звал, хотел верить.

…Он еще не ведал тогда, что ровно двадцать лет спу­стя, в новом коллективе, история почти повторится, и последствия ее будут для него разрушительны, хотя для постороннего глаза и незаметны.

* * *

Вот принципы публицистики, которые он вывел. Сна­чала это было устное выступление перед ленинградскими журналистами, потом оно появилось в печати.

«Многое делает художественный очерк — композиция, язык, пейзаж, диалог, портрет, — но без мысли, глубокой, умной, желательно свежей, современного очерка попросту нет».

«…Если же публицистика монотонна, если повторе­ние сказанного выдается за постановку проблемы, то мысль общества не будится, а усыпляется. Писания такого рода называют порой бесполезными. С этим не могу согласиться. Бесполезное — вредно».

«Лучшие выступления рождаются, когда писатель мог бы воскликнуть: «Не могу молчать!» Худшие — когда: «Могу молчать». Я верю автору, если чувствую: его волнует то, о чем он пишет. Я давно понял: можно позволить себе критику любой степени остроты, если читатель видит, что писатель болеет за дело».

«Мы должны воспитывать и укреплять идейную убежденность. А чтобы воспитывать убежденность, надо читателей убеждать… Мы же думаем подчас, что все уже решено, что всем все ясно и спорить не о чем. И не убеждаем, а декларируем, не доказываем, а утвер­ждаем. Особенно в очерках, воспевающих наши дости­жения».

Что ещё важно? «Не слепое послушание, а обще­ственная активность, подлинная гражданственность».