Венок раскаяния

Авторитет одной лишь должности не гарантирует еще единодушия, взаимопонимания и тем более безоговорочного согласия во всем — новый руководитель (опять новый главный редактор) не понимал этого. Или не желал понимать. Первый же очерк Аграновского пра­вится, сокращается, режется: не по словам — опресня­ется по мыслям. Со вторым очерком происходит то же, Аграновский собирается в отпуск, ему обещают очерк не трогать до возвращения. Но он уезжает, и очерк печа­тают в искаженном виде. Ему навязывают далее не только тему, но и «положительного» героя, навязывают очерк, где все заранее ясно. Мучается, но пишет.

Можно, конечно, и на редкостном рысаке возить воду, только зачем.

А что делать ему? Уходить? Сколько можно. Он перестает писать и понимает: редактора это устраивает.

Он не писал годами. «Я ставлю эксперимент: сколько можно платить человеку, который ничего не делает».

Со стороны кажется — числящийся на службе воль­ный человек, что может быть лучше. Пиши в свое удо­вольствие. А что писать?

Его многие считают писателем. Нет, он не был им в том широком толковании, какое мы подразумеваем под этим званием. Он не был беллетристом, ему трудно дава­лась сложная конструкция больших произведений. Его именовали писателем за высокий литературный уровень, за глубину. Но ведь именно поэтому он был и остается журналистом номер один, и разве это хуже, чем, скажем, посредственный писатель!

Он нашел себе определение: литератор.

В свободное время, которого теперь много, пишет киносценарии художественных и документальных филь­мов. Но ведь он не был и кинодраматургом. Берет работу иногда полегче, скажем прямо. Вина ли это его или беда? Он говорил: «Эти годы для меня пропали: я ведь очеркист». За эти семь лет он печатался в среднем раз в год.

Однажды сказал после очередной, редкой своей пуб­ликации:

— Вот, три дня прошло и — ни одного звонка. Такого еще не было.

Я думал, его волнует качество, собственное имя.

— Да нет же: не читают нашу газету. Перестали читать. Тираж совсем упал.

И вдруг (опять вновь — «вдруг») возвращается преж­ний редактор, с которым так хорошо работалось. Агра­новский берется за работу, и… вот тут уже в самом деле — не получается. Пишет очерк — не на своем уровне. Талант — дар обременительный прежде всего для самого себя. Если бы под очерком стояла иная фамилия, сказали бы «хорошо». Он чувствовал себя подавленным. Нача­лась, по его же словам, — «маета». Не может писать, но и без дела не может: «Дайте пока хоть что-нибудь отре­дактировать». Начинает мучительно набирать высоту. Кажется, обрел — «Картинки с выставки». Жизнь пошла по второму кругу, возвращаются опальные друзья. Звонит:

   — Когда Игорь возвращается?

   — Правда ли, что отдел права и морали восстанавли­вают?

От этого отдела он и поехал в командировку — в Бахмач, там распалась семья: «отцы и дети» не смогли поделить автомобиль. Вот передо мной записная книжка Аграновского. «Зачем я еду? Что надеюсь найти? В чем разобраться? Какая тут еще нужна публицистика? И тема не моя — семейная. «И чего мы, кум, дерьма наелисъ?» Еще не уехав, еще в Москве, он исписывает мно­жество страниц. «Пока (из общих идей) приходит в голову вот что. Всеобщее образование не обеспечивает всеобщей нравственности — это разве что две парал­лельных линии. Технический прогресс никак не влияет на людскую мораль… Прогресс в том, что прежде делили чересседельники — теперь на станции Бахмач делят «Волгу».

Дотошность Аграновского поражает — бухгалтерская: «Началось с неудачи: поезд из Москвы вышел с опозда­нием на 3 с половиной часа. Кишиневский № 47. Я такого что-то не упомню… И в Бахмач вместо 8 час. утра придет в полпервого дня. Значит, первый день наполовину потерян. Сегодня четверг. Надо два дня тратить на присутственные места — горисполком, суд, депо (может, с него и начну, прямо на станции). А дела семейные — в субботу, воскресенье. Еще, если есть, — музей. Местная газета (выбрать часок…). Через полчаса прибываю. Стоянка в Бахмаче — две ми­нуты».

Как знать, а вдруг эти две минуты как раз понадо­бятся. Еще неизвестно, где роковая развязка. Он записы­вает буквально все.