Вера

Постепенно Ирина стала думать, что жили они не на зоне, а в особом мире, созданном ворами добра человеческого. Поначалу она, как и многие осужденные, надеялась на иной исход – ждала оправдания, думала долгими днями в Бутырке, что ее вызовут и скажут, что все кончено, что это была ошибка. С ней ждали и другие. Но никто не дождался освобождения. Когда ее и нескольких других осужденных после вынесения решения тройки вывезли на «воронке» из Бутырки немногословные сотрудники ГУЛАГа и потом повезли на вокзал, Ирина впервые поняла, что происходит страшное, необратимое зло.

На зоне ожидание окончательно прошло. Она стала вливаться в новую жизнь и даже испытывать радость от общения с интересными людьми, от заведения новых друзей и, как ни тяжело ей было признать, от отношений с Ларионовым.

Ирина не могла в полной мере уяснить природу этих отношений, а точнее, ей не удавалось определить свое восприятие этих отношений. Их возникшее общее дело все больше располагало ее к Ларионову. Ирина не могла не признать, что он не стремился наказывать заключенных, если не было провинностей (случай с ней выбивался из обычного хода дел); не ускользнуло от ее внимания и то, что Ларионов был учтив с большинством женщин. Но были непримиримые обстоятельства, которые мешали ей принять Ларионова. Он хотел большей близости с ней, чем просто деловые отношения. И он нравился ей, что она тщательно скрывала и отрицала, и этим только подтверждала свою симпатию к нему. Но чем больше Ирина размышляла о противоречиях, мучивших ее, тем больше понимала, что одна главная причина отчуждения ее от Ларионова крылась в ее неспособности довериться ему и поверить в него, а вторая – не менее важная – крылась в том, что она не могла расстаться с остатками своего человеческого достоинства.

Мысли Ирины прервал Кузьмич. Он сообщил, что пора ехать на зону. Марфушка собрала им в дорогу гостинцев и дала пузырь самогона для товарищей. Она знала, что гостинцы не могли удовлетворить и тысячной доли потребности заключенных, но также знала, что любая забота была лучшим подарком для узников лагерей.

Полька попросила у Марфы полотенце – ей очень хотелось обтираться белым чистым полотенцем, а Марфа отпиралась и говорила, что не положено давать полотенце в подарок «без копеечки», что это к похоронам, а Ирина потешалась над суевериями Марфы. Полька все же выпросила полотенце, и Марфа ей и Ирине дала по одному конопляному сугуму с вышивкой, по куску мыла и по перьевой подушке с наперниками.

Девушки радостно простились с Марфушкой, а Кузьмич жарко поцеловал ее на прощание. Погрузившись на сани, они выехали со двора. Девушки были веселы и пели всю дорогу, подложив под голову настоящие подушки.

Вскоре пошел снег, небо было пасмурным и тяжелым. Внезапно Ирина почувствовала надрывную тоску в груди. Ей хотелось спрыгнуть с телеги и бежать через леса. Ей казалось, что она могла преодолеть любые расстояния, пройти через самые страшные сугробы, терпеть голод и мороз во имя свободы. Она снова смотрела на тропу с непреодолимым желанием броситься вперед. Свобода была сейчас так близка. Но Ирина не была еще к этому готова, к тому же она понимала, что Ларионов не позволил бы ей уйти. А, может, он пристрелил бы ее…

Глава 15

Сани подкатили к воротам, и девушки уже издалека услышали на зоне какую-то возню. Сани въехали во двор, и Кузьмич и девушки увидели заключенных, построенных на плацу: мужчины стояли отдельно, женщины – отдельно; шла перекличка под командованием Грязлова. В стороне бани стояли два грузовика и две черные «Эмки»[28]. Кузьмич видел растерянные лица Паздеева и Касымова. К ним подошли Фролов и чужой лейтенант.

– Стриженов Макар Кузьмич? – спросил сухо лейтенант.

– Так точно, – ответил Кузьмич, слезая с телеги.

Ирина и Полька почувствовали, что происходило что-то нехорошее.

– На санях? – кратко спросил офицер.

– Заключенные Александрова и Курочкина, – спокойно сказал Кузьмич.

– Ясно. В строй этих. Почему отсутствовали?

– По приказу Григория Александровича были по делам больницы в Сухом овраге, товарищ лейтенант, – отвечал Кузьмич, но Ирина заметила беспокойство Кузьмича.

Фролов прикладом подтолкнул девушек к строю.

– Кузьмич! – крикнул Грязлов. – Поди сюда!

Кузьмич заковылял к нему. На лице Грязлова была решимость, которой раньше Кузьмич не замечал. Он всегда недолюбливал заместителя Ларионова, но не думал, что в нем было столько зверского.

– Дело важное, – быстро говорил Грязлов. – Я уже приказал Федосье подготовить горницу в доме Ларионова… товарища майора. Приехала комиссия из самой Москвы и опергруппа из Маслянино. Чистка.

Последнее слово он сказал торжественно. Кузьмич не торопился.

– А что же Григорий Александрович? – спросил Кузьмич сухо.

– Он приедет завтра, ты же знаешь, – сказал Грязлов, и тонкие губы его неприятно натянулись в подобии улыбки.

Кузьмич видел, что Грязлов был рад, что не было Ларионова и что теперь он, как старший по званию и должности, будет участвовать в заседании тройки.