Вера

Полька рыдала и проклинала себя за то, что выпросила полотенца у Марфы; Инесса Павловна, уверенная в том, что ее расстреляют, писала огрызком карандаша письмо Леве, которое, она знала, потом найдут и передадут заключенные. Лариса Ломакина была спокойна, а Рябова не могла встать с постели, ее мучил кашель. Она так устала от болезни, что впервые не боялась умереть. Ей было безразлично.

Ирина с ужасом смотрела на хаос, воцарившийся в бараке. Она чувствовала страх перед неизвестностью и смертью. Никогда она не знала, что значит бояться умереть. И теперь она боялась умереть.

Она не могла понять, почему не было Ларионова. Он ничего не знал, иначе не поехал бы в Новосибирск. Или знал и уехал, чтобы обелить себя?

Она закрыла лицо руками от мыслей о смерти и о нем. Она долго размышляла, потом взяла клочок бумаги и, как Инесса Павловна, стала быстро что-то писать. Записка предназначалась Ларионову на случай, если ее расстреляют. Она была короткая и говорила: «Григорий Александрович, под половицей вагонки в ридикюле вы найдете принадлежащий мне предмет, который я завещаю вам на случай моего расстрела. Александрова».

Руки Ирины слегка дрожали, она старалась сдерживать страх. Неминуемость гибели теперь была так близка, что Ирина убеждала себя, что единственное, что она могла сейчас сделать правильного, – это не верить в гибель. Она словно сгруппировалась, сжалась до горошинки в ожидании утра.

Она лихорадочно перебирала в голове все возможные ситуации и образы из своего прошлого, которые могли бы помочь ей найти силы, но ничего не помогало. От страха мысли прыгали с события на событие, тысячи несвязанных картин проносились в голове и разлетались осколками сознания по бездне паники разума. Ужас нарастал, и когда она уже была близка к истерии, вдруг что-то внутри ее ослабло, словно натянутые до предела канаты вдруг были кем-то отпущены.

Есть же высшая сила! Ирина почувствовала ком в горле. Есть что-то или кто-то, кто не даст ей погибнуть. Кто-то важнее ее и всей их жизни, мудрее их всех. Разве может она теперь умереть? Она не хотела этого и молила Его о спасении. «Вот! – пронеслось вдруг в ее голове. – Жизнь! Ничего нет важнее жизни! Ничего ценнее жизни! Я слаба, труслива, низменна, проста. Я не могу жертвовать своей жизнью, не могу отдать ее даже за чью-то жизнь. Я не способна на высокие поступки, цена которым моя жизнь! Только жить и жить! Жить и жить! Ничего нет лучше жизни».

К часам четырем утра в бараках вдруг все стало стихать. Трупы людей были вынесены Охрой; обезумевших отвели в ШИЗО. Люди перестали стенать, плакать, говорить, ходить. Каждый занял свое место, кто-то даже уснул, устав от борьбы со страхом и ожидания конца.

В женских бараках было даже тише, чем в мужских. Женщины под утро стали говорить о прошлой жизни; о семьях, о счастье, о мечтах – словно все почувствовали, что в последний миг надо говорить о самом хорошем.

Ирина смотрела на них, понимая, что она их любит: и воровку Клавку, и Варвару-бригадиршу, которая заставляла их работать, как вьючную скотину, и Анисью – всех. Теперь она будет знать о них то, чего никогда не знала, – они были дороги ей.

Верующие женщины молились; молилась и Забута на своем коврике. Она была спокойна, как Сфинкс.

– Ты не боишься? – спросила Полька Забуту, когда та закончила.

– Нет, – просто сказала она. – Аллах милостив. На все Его воля.

Клавка покачала головой.

– Хотела бы я так верить, – сказала она искренне.

– Вера нас всех спасет, – говорила мать Вероника, проходившая мимо с лицом мученицы Катерины перед самопожертвованием на колесе. – Вера.

Ирина проводила ее взглядом с тоскою. В чем была ее вера? Она верила в Бога, и только сейчас она стала понимать, что означала вера – безотчетное доверие высшей силе, знающей, умной, доброй. Но Ирина с грустью подумала, что человек идет к Богу лишь с просьбой или от страха потерь. Когда не у кого больше ни искать защиты, ни просить о помощи. Как беспредельно узка была это дорожка к Нему…

Варвара-бригадирша расчесывала гребнем волосы и кивнула девчатам:

– Не дрейфить! Нас голыми руками не возьмешь. Мне еще внуков растить.

Ирина подошла к вагонке Клавки.

– Клава, – сказала она тихо, – нас хотят убить. Мы не можем так просто позволить им это сделать. Мы должны объединиться. Их меньше нас. Я уверена, мужчины сейчас обсуждают то же самое. Они не станут стрелять во всех подряд. Я хочу бежать.

Клавка села на вагонке, ошарашенная поначалу словами Ирины.

– Шансов мало, но это лучше, чем покорно подставлять лоб под пулю, – закончила Ирина.

Клавка закурила махорку и помолчала.

– Дело ведь толкуешь. Хорошо, я организую наших, ты – своих. В случае чего, бежим с мужиками малыми группами.

– Я знаю, куда идти, там помогут, – сказала спокойно Ирина.