Вера глазами физика

И, наконец, последнее соображение— не слишком, может быть, убедительное для неверующего, но, безусловно, являющееся неотъемлемой. частью христианского свидетельства. Во все века церковь характерным образом говорила об Иисусе как живом Господе, живом в любой настоящий момент. Она не рассматривала Его лишь как почитаемого основателя, жившего в прошлом. Если привлечь метафору из космологии, можно сказать, что церковь является «реликтовым излучением», продолжающим пребывать в мире после того, как ему дало жизнь событие воскресения Христа. Его квинтэссенция — «Христос жив!». Есть здесь удивительный контраст между христианством и всеми другими великими религиозными традициями мира, которые вовсе не говорят о почитаемых ими основателях как о наших современниках. Есть также удивительный контраст между раннехристианским утверждением, что недавно жившее лицо было воскрешено в ходе истории, и современными ему ожиданиями древнего мира. Многие, хотя и не все, иудеи (Мк 12:18–27 и пар.) ожидали всеобщего воскресения мертвых в конце времен. По словам Джона Робинсона, «никто не ожидал, что можно будет найти пустой гроб где‑то в середине истории» [376]. Отсюда первоначальное недоумение при его обнаружении. Впечатляющая сцена у Матфея, когда смерть Иисуса вызывает сотрясение земли и выход святых из могил (Мф 27:51–54), является ничем иным, как попыткой образного описания тех эсхатологических событий, которые должны были произойти по окончании истории, и соотнесения их с Иисусом. В сущности, это попытка справиться с трудностями, вызванными историчностью воскресения. Когда это сравнивают с египетскими рассказами об Изиде или греческими об Эскулапе, то упускают из виду, что эти рассказы относятся к легендарным личностям мифологического прошлого, а не к странствовавшему проповеднику, за которым еще вчера шли толпы. Надеюсь, что мне удалось показать серьезность оснований для веры в то, что Иисус действительно был воскрешен из мертвых (самое древнее выражение всегда дается в пассивной форме — ведь это великий акт Бога, а не последнее чудо самого Иисуса). Теперь мы должны спросить, являются ли вышеприведенные основания достаточно серьезными для того, чтобы доказать столь экстраординарное утверждение? Такая оценка зависит от соображений другого рода, о которых я говорил, когда начинал рассматривать проблему воскресения. Имеет ли смысл в рамках общего представления об отношении Бога к человечеству утверждать, что этот человек, единственный из когда‑либо живших, был воскрешен к вечной жизни актом, хотя и выходящим по значению за рамки истории, но тем не менее произошедшим в ходе истории? Мы неизбежно возвращаемся к герменевтическому кругу, в котором значимость Иисуса и истина о Его воскресении тесно взаимосвязаны. Среди современных богословов Волфхарт Панненберг выразил это наиболее ясно и живо. Он прямо заявил, что «единство Иисуса с Богом было установлено не Его допасхальным обликом, но только Его воскресением из мертвых» [377]. Он также утверждает, что «если бы не произошло воскресение Иисуса, было бы неверно считать, что Бог был с этим человеком с самого начала Его земного пути» [378]. Именно воскресение внесло ясность в то, кем же является Иисус. Павел писал, что «если Христос не воскрес, тщетна наша проповедь, тщетна и вера ваша» (1 Кор 15:14). Макуэри как мыслитель «сверху–вниз» заявляет: «Я весьма и весьма сомневаюсь, чтобы в столь сложном вероучении, как христианство, был бы возможен столь простой способ фальсификации» [379]. Мы же, мыслители «снизу–вверх», смотрим на вещи по–другому, потому что мы допускаем возможность значимых событий, на которых вращается наше понимание. Для примера сошлемся на специальную теорию относительности, которую, когда она достигла хорошо проработанного состояния, уже невозможно было по–колебать первым же не соответствующим ей экспериментом. Но специальная теория относительности вообще никогда не была бы создана, если бы Майкельсон и Морли в своих знаменитых экспериментах измерили бы ненулевую скорость Земли при ее прохождении через эфир. Я не претендую на то, что вся развитая традиционная христология может быть выведена из воскресения, но я убежден, что если мы не отдадим должное вести «Иисус жив», то двусмысленность Его смерти останется неразрешимой проблемой, а значение Его жизни и проповеди окажется чем‑то вроде смелого жеста во враждебном мире. Христианства бы не существовало, если бы не было воскресения Иисуса. Панненберг писал, что «если бы крест был последним из всего, что мы знаем об Иисусе, тогда — во всяком случае, с точки зрения иудеев — Иисус был бы банкротом» [380]. Мольтман продолжает в том же духе: «Как чисто историческая личность, Он был бы давно забыт, поскольку Его весть была бы в противоречии с Его смертью на кресте»[381]. Мне представляется вполне возможным, что, если бы Иисус не воскрес из мертвых, мы бы о Нем никогда и не услышали. Лапид, рассуждая в русле иудаизма, говорил об «императиве воскресения»: «Иисус должен был воскреснуть, чтобы Бог Израиля мог продолжать жить в их сердцах как небесный Отец, и, чтобы их жизнь не лишилась Бога и смысла»[382]. Он напоминает нам, что воскресение — это не только оправдание Иисуса. Это также и оправдание Бога — ведь Он не оставил этого человека, который полностью вверил себя Ему. Более того, мы начинаем видеть здесь некоторый проблеск божественного ответа на проблему зла. Если Великая Пятница свидетельствует, сколь реальна и велика сила зла, то Пасха показывает, что последнее слово — за Богом. Дэвид Дженкинс писал: Мы не понимаем, как цели любви могут соотноситься с бесцельностью зла, но мы понимаем, что человеческое существо, в котором воплотилась любовь Божья, погружается в глубину разрушительного зла и затем появляется из нее, неся с собой любовь. Космический Логос — это не мифологическая теория, а распятый человек. Надежда на обретение личного смысла и его осуществления связана не с игнорированием зла и не с его объяснением, а с тем фактом, что Иисус Христос прошел сквозь зло и вышел из него» [383]. Я еще вернусь к этой теме в следующей главе. Наконец, воскресение Иисуса оправдывает надежду человечества. Все мы умрем по окончании нашей жизни, которая так и останется в той или иной степени неисполненной, незавершенной и неисцеленной. Но есть глубокое и общее предчувствие, что в конечном счете все завершится хорошо. Макс Хоркхаймер (Horkheimer) говорит о страстном желании не позволить убийце торжествовать над невинной жертвой. Воскресение Иисуса — знак, что такая надежда не иллюзорна. Это противоядие ужасу человека перед лицом небытия, который столь настойчиво подчеркивала экзистенциалистская традиция, начиная с Кьеркегора. Это так, ибо христиане считают, что все, случившееся с Иисусом в истории, есть предзнаменование и гарант того, что ждет нас по завершении истории. «Ибо, как в Адаме все умирают, так и во Христе все будут оживотворены» (1 Кор 15:22); «Он, который есть начало, Первородный из мертвых, чтобы быть Ему во всем первым» (Кол 1:18). Воскресение Христа — это великий акт Бога, но его уникальность состоит в особом моменте времени, а не в его природе, потому что здесь мы имеем историческое предзнаменование конечной судьбы всего человечества. Воскресение — это начало великой искупительной трансформации, осуществляемой Богом, это семя, из которого начинает расти новая тварь (см. 2 Кор 5:17). Панненберг пишет: «Только эсхатон полностью откроет нам, что на самом деле произошло, когда Иисус воскрес из мертвых»[384]. Ранера (Rahner) мы находим, что «своим воскресением и вознесением Иисус не просто поднялся на небо, которое существовало раньше; скорее, Его воскресение создало небо для нас» [385]. Джон Робинсон утверждает, что «то «новое», что творит Бог, всегда связано с пересотворением старого, а не с устранением за несостоятельностью — Бог действует, сохраняя преемственность, когда пересоздает» [386]. Когда это читаешь, напрашивается мысль о том, что в случае с воскресшим Христом мы видим непрерывность в прерывности: Его прославленное тело несло на себе знаки страстей. Когда саддукеи спрашивали Иисуса о всеобщем воскресении в конце времен, Он основывал свой ответ на верности Бога, для которого Авраам, Исаак и Иаков были не просто людьми, отслужившими свое и отброшенными за ненадобностью, но людьми, сохраняющими для Него свое значение (Мк 12:18–27 и пар.). Джон Бейли (Baillie) комментирует: Этот аргумент неопровержим; и, в действительности, это единственный бесспорный аргумент в пользу бессмертия, какой когда‑либо был дан или вообще может быть дан. На него невозможно возразить иначе, как отвергнув его предпосылки. Если отдельный человек может вступить в общение с Богом, это значит, что он важен для Бога. И если он важен для Бога, он должен разделить с Ним вечную жизнь. Потому что, если Бог действительно управляет, тогда о Нем нельзя думать, что Он отсекает прочь то, что ценно в Его глазах [387]. Таковы, вкратце, основания веры в воскресение Христово, а также веры в нашу собственную судьбу в Нем. Когда я впервые писал об этом, я пришел к выводу, что при рассмотрении новозаветных свидетельств единственное объяснение, соответствующее фактам состоит в том, что сам Иисус воскрес из мертвых таким образом (как бы это ни было), что будет верным сказать, что Он жив и сегодня, прославлен и вознесен, и при этом Он все так же неизменно связан таинственно, но реально с исторической личностью, которая жила и приняла смерть в Палестине первого века [388]. Я и поныне остаюсь верен сказанному тогда. Он вознесся на небо и сел по правую руку Отца Язык символа веры и те новозаветные места, на которых он основан (Лк 24:51; Деян 1:6–11;2:34–36; Евр 8:1 и др.), здесь очень символичен. Мы не склонны доверять причудливым картинам, которые бытовали в Средние века, где Господь восседал на облаке, уносясь в заоблачные дали небесного.