Вера и личность в меняющемся обществе. Автобиографика и православие в России конца XVII – начала XX века

Похоже, что мировоззрение Щербаковского изменилось после революции 1905 года под впечатлением революционного опыта его сыновей. В 1898 году его сына Вадима, в то время еще студента университета, арестовали и сослали домой в село под полицейский надзор[734]. Интересно, что отец не сердился на своего сына, а, наоборот, с гордостью рассказывал Фане в дневнике, что Вадим хотел служить людям, помогать рабочим, сражаться с капитализмом и «изучить основательные причины неблагосостояния бедных классов…». Он описывал сына как мученика, который достойно терпел четыре года ссылки в селе[735]. Когда Вадим возобновил учебу в Киевском университете св. Владимира, то стал интересоваться локальной этнографией и археологией. В скором времени он уже публиковал новаторские исследования по местной церковной архитектуре и другим аспектам украинского народного материального наследия. Ему помогал его брат Даниил, и дневник их отца показывает, как тот гордился их экспедициями[736]. Обоих сыновей арестовали в конце 1907 года. Щербаковский в ужасе описывает в дневнике, как вели себя полицейские, по его словам, «опричники», когда пришли в его дом арестовывать Вадима[737].

По мере того как развивалась революционная обстановка, Щербаковский пережил последний приступ профессионального кризиса, который смог преодолеть благодаря молитве и новому взгляду на пример Христа. В годовщину смерти Фани в сентябре 1906 года он озаглавил одну из записей дневника как «Вот тебе и Конституция Российская! Без году неделя прожила». Революция, социальный протест, погромы и военное положение обнажили перед ним классовые различия общества: «Объединение бюрократов с капиталистами и помещниками против пролетариев: рабочих и земледельческаго крестьянства и умственной интеллигенции. ‹…› Черносотенцы, объединение их, вооружение и под предводительством аристократов борьбы их с интеллигенцию и даже с правительством. Опортунизм высшаго и чорного и городского белаго духовенства, растерянность сельскаго духовенства». Деморализованный убеждениями революционеров в том, что церковь заключила союз с государством, чтобы эксплуатировать народ, Щербаковский обратился к Богу, находя вдохновение в Христовом служении: «Боже мой! До сего времени я тебе всеми сердцем работал и во блага народа, а оказалось, что вся работа шла во благо разбойников, узурпировавших власть над народом! Что делать? Снять рясу? Нет сил. Нет, Христос не служил Правительством-угнетателям, а угнетенным. „Иди и ты твори такожде“»[738].

Сделав выводы из надзора за сыновьями Щербаковского, жандармы начали отдельную слежку и за ним самим. Отвечая на секретный запрос личной характеристики от ноября 1907 года, его местный благочинный сообщал, что Щербаковский был просто идеальным пастырем и «больше хохломаном, чем социал-демократом»[739]. Безусловно, революция поменяла его взгляды как на политику, так и на его отношение к украинскому языку. 1 января 1907 года свою традиционную новогоднюю запись в зеленой тетради Щербаковский сделал на украинском языке. Хотя и до этого дневники содержали много заметок по-украински, но почти всегда в них он цитировал других людей, а не говорил от себя. Эта же запись была первой, где он сам думает по-украински. И думает о политике, гадая, принесет ли 1907 год «Конституцию, чи старий абсолютизм?». Щербаковский завершает эту запись мольбой: «Дай міру свободу, хліб, світ і равенство перед законом, Братство. Да приідет Царство твое!»[740] С этого времени он будет часто писать в дневнике по-украински; а в последние годы его жизни русский язык буквально испаряется из дневников.