Вера и личность в меняющемся обществе. Автобиографика и православие в России конца XVII – начала XX века

Щербаковский много говорит о своих детях как с Богом, так и с Фаней. До самого 1916 года он регулярно записывал для Фани новости о взрослении их отпрысков[717]. В то время как он сам опасался, что его собственное душепастырство мотивировалось скорее светскими, чем духовными побуждениями, он с радостью приветствовал и соглашался со светским выбором своих детей. Несмотря на то что две его дочери учились в епархиальном женском училище в Киеве, Щербаковский отправил обоих сыновей в гимназию, а не в местную семинарию, что становилось все более характерным для духовенства в послереформенный период.

Более того, его оценка выбора жизненного пути детей представляет собой яркий пример секуляризации церковных ценностей самосовершенствования и служения обществу, как это описывает Манчестер. Щербаковский очень гордился тем, что его дети стали общественными активистами, и постоянно рассказывал об этом Фане. Оставшись в опустевшем семейном гнезде после их летних каникул 1902 года, он обращался к ним со страниц дневника, отмечая, что все они были «наделены Богом каждый отдельными наклонностями, отдельным характером и небольшими, но, выше средняго талантами. Общее у Вас всех только стремление к самосовершенствованию и путем приобретения знаний и путем упражнении в добрых отношениях к людям, честность правдивость и неодолимое стремление быть полезными гражданами своего отечества»[718]. Два года спустя, когда дети и их друзья приехали в гости, он бурно радовался, после того как весь вечер любовался ими, столпившимися вокруг пианино в непринужденной беседе и пении. В дневнике он признался, что «все дети свои уже мужественные, общественные деятели собрались здесь с другими молодыми общественными деятельями и составили собою чудный веселый радостный кружок красивых молодых братьев и сестер – кружок интеллигентный интересный и остроумный»[719].

Поиски истинной и наполненной смыслом жизни стали лейтмотивом дневника Щербаковского начиная с 1885 года и заканчивая началом ХХ столетия. Его поиски познания своего духовного состояния и работа по самосовершенствованию отвечают целям дневников, определенных в семинарских программах или духовных журналах[720]. Тем не менее, если мы обратим особое внимание на записи, связанные с его работой и детьми, то увидим своеобразный мост между дневником как инструментом интроспекции, глубоко личным, духовным и ориентированным на самоанализ и познание самого себя с точки зрения психологии, и дневником в качестве средства автоэтнографии. Понятие «автоэтнографии», согласно Джулии Уотсон, относится к методу, а также текстовому жанру, который «помещает автора в социальное пространство, или этнос, а также в их призму; они неразрывно связаны с субъектом, который конструируют». Личность прочитывается через репрезентацию его или ее характерных «групп, память которых исторически сложилась с изъянами или вообще отсутствовала». Таким образом, автоэтнография «поочередно переписывает личность и общество»[721]. С помощью дневников, как через конкретные исторические исследования, так и через воспитание детей и осознание их жизненного выбора, Щербаковский пытался описать и определить украинскую идентичность, а также местную церковную культуру, чтобы понять через эти описания и самого себя.

Этот процесс проявляется с особой четкостью в дневнике, который Щербаковский эпизодически вел в период между 1889 и 1893 годами. Главной целью этого дневника было скорее формирование его украинской идентичности и, в меньшей степени, работа над идентичностью духовной. Датированные записи перемешаны с заметками по устной истории без дат и первыми черновиками его мемуаров 1894 года о детстве. Несмотря на то что датированные записи относятся к определенным переживаниям или событиям, все они в какой-то мере имеют обезличенный характер: Щербаковский пишет как участник, но в основном все-таки как сторонний наблюдатель, который описывает встречи или передает содержание бесед. Материал не дает прямых ссылок на самоанализ. Вероятно, Щербаковский собирал идеи и истории из прошлого и культуры крестьян и приходского духовенства Киевской губернии XIX века, пытаясь осознать важность этих сведений косвенным, а иногда и непосредственным образом – для осознания себя.