Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

социальном и психологическом уровнях обычно противопоставляются, на уровне религиозного

осмысления обнаруживают поразительное сходство.

Возьмём центральных персонажей "Обыкновенной истории" (1847), дядю и племянника Адуевых.

Их несходство в романе определено лишь возрастными различиями. Поэтому Адуев-младший вовсе не

противостоит старшему. Вернее, он противоположен ему в рамках единой системы, ибо его сокровища —

также сокровища земного свойства, все его ценности, даже возвышенные любовь и дружба, есть средства к

достижению душевного удовольствия и комфорта (неземного блаженства — на его языке), какие они могут

дать в земном бытии. Поэтому он так легко переориентируется в жизни, даже превзойдя дядюшку в

чёрством расчетливом эгоизме: не удалось попользоваться от одних, так нужно попробовать с другими

средствами — вот и весь секрет. В церковь же, по наблюдению адуевского слуги Евсея, "господа, почесть,

мало ходят".

Правда, должное отношение к вере Адуеву-младшему было внушено материнским словом. Однако

после первых жизненных испытаний он с горечью ощущает, что душа его оскудела верой и вернуться к

прежнему он уже не в состоянии, хоть и ощущает непреложно, что без веры счастье невозможно: "Ах! если

б я мог ещё верить в это! — думал он. — Младенческие верования утрачены, а что я узнал нового,

верного?.. ничего: я нашёл сомнения, толки, теории... и от истины ещё дальше прежнего... К чему этот

раскол, это умничанье?.. Боже!.. когда теплота веры не греет сердца, разве можно быть счастливым!"

Вот где была поэзия истинная, но он променял её на обманчивую видимость. И как всякому

ослабевшему верою, ему на долю остаётся лишь уныние. Это литература русская уже давно открыла.

Что же убивает в человеке его веру, что тому способствует? Вопрос важнейший — и на все

времена. Гончаров, отражая своё время, даёт собственное понимание того.

Автор "Обыкновенной истории" указал на опасность для души человека сентиментально-

романтических переживаний, которые способны своей интенсивностью вытеснить все иные душевные

движения. Соответствуя определённому возрасту, они даются человеку Даром, а то, что даётся даром,

заметил философ (С.Н. Булгаков), способно развращать. Всё-таки для подлинных духовных стремлений

необходимы некоторые усилия, а подкрадывающееся уныние эти силы неизбежно ослабляет. Скоро свежий

ум замечает, как мало сочетаются с жизнью книжные идеалы и как мало ценятся в обществе духовные

движения. Наступает неизбежно разочарование, тем более что сидящая в человеке гордыня, питающая его

тягу к самоутверждению в социальном бытии, не может насытиться: грёзы и реальность часто разительно

не совпадают. Именно это стало причиной пробуждения молодого Адуева от апатии и пассивности (но не

от духовной спячки).

И всё возвращается на круги свои. Выхода же из тех замкнутых кругов как будто нет. Вернее,

видятся целых два: либо отстраниться от всего в бездействии, либо загнать себя суетой малоосмысленного

труда. Труда бесцельного.

Такой безрадостный итог выведен, кажется, помимо воли автора, в романе "Обломов" (1858),

вершинном создании Гончарова, признанном шедевре русской классической литературы XIX столетия.

Рассуждения об Обломове как патологическом бездельнике превратились в пошлый шаблон. Но

полезно всё-таки отыскать зерно, определившее сущностное в судьбе человека, того же Ильи Ильича

Обломова. Это зерно — утрата человеком смысла жизни — самая болезненная тема отечественной

словесности. Характер Обломова — разновидность всё того же типа "лишних людей", унылой вереницею

бредущих через всю русскую литературу. Тип этот — не социальный, но преимущественно религиозный.

Такой тип, верное осмысление которого можно осуществить, применяя к нему критерии религиозной

жизни. Будь такой тип лишь порождением самодержавно-крепостнического уклада, он бы не смог

обнаружить себя, например, в молодёжно" исповедальной прозе 60-х годов XX столетия или в драматургии

Вампилова.

Утрата смысла жизни есть утрата веры. Или истончение веры. Образ жизни может лишь помочь

человеку осознать это, либо затуманить душу и сознание. Акакию Акакиевичу Башмачкину просто некогда

было задуматься над таким вопросом, если бы даже было по уму: его "внутренний человек" слишком

оказался занят сложными взаимоотношениями с вожделенной шинелью. Но то не смысл жизни, а подмена

его суетностью бытия. Обломов же стараниями Захара и ещё трёхсот Захаров освобождён от подобной

суеты и может трезво взглянуть на неё со стороны: "Жизнь: хороши жизнь! Чего там искать? интересов

ума, сердца? Ты посмотри, где центр, около которого вращается всё это: нет его, нет ничего глубокого,

задевающего за живое. Всё это мертвецы, спящие люди, хуже меня, эти члены света и общества! Что водит

их в жизни? Вот они не лежат, а снуют каждый день, как мухи, взад и вперёд, а что толку?.. Отличный