Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

человека они всегда брали для себя аксиомы христианской нравственности. Иного и быть не могло: они

воспитывались в православной культуре, хоть порой и подпорченной чуждыми воздействиями, а всё же

подпорченность эта мешала им без всяких сомнений духовно принять Православие как полноту истины

Христовой и не отступать от него в своём литературном творчестве. Поэтому критическому взгляду на мир

порой просто нечего было предложить взамен. Поэтому многие стихийно следовали идее нигилизма:

сперва нужно место расчистить.

Помяловский же ни для себя, ни для читателя ответа на вопрос "что делать?" не имел. Он знал: как

не нужно жить.

Помяловский принимается за цикл "Очерки бурсы". Он как будто мстил бурсе, вкладывая в свои

картины всю ненависть, накопившуюся в душе за четырнадцать лет бурсачества. Страшные получились

картины.

Сохранились многие воспоминания воспитанников различных духовных школ, позволяющие

получить более широкую картину бурсацкой жизни и быта во второй половине XIX столетия. Прежде всего

нужно заметить, что очерки Помяловского относятся к времени, предшествующему реформам духовного

образования конца 60-х годов. Обстоятельство существенное. Кроме того, приходится сделать печальный

вывод, что петербургская бурса, которую описал Помяловский, резко выделялась среди прочих, и в

худшую сторону. Многие мемуаристы отмечают и дурные стороны в различных семинариях и училищах,

но нигде не встретить того, что так изобильно описывает Помяловский. А его правоту подтвердил

профессор А. Катанский, который писал: "...по приезде в СПб Академию и по прочтении этих очерков, я не

хотел верить, чтобы могло быть нечто подобное, да ещё в столичном духовном училище. К сожалению, из

бесед с новыми товарищами-петербуржцами я должен был убедиться, что изображение бурсы у

Помяловского близко к истине, и удивлению моему не было конца".

Вообще же из сопоставления многих воспоминаний, суждений, оценок — картина, складывается

довольно пёстрая. Порой один и тот же автор противоречит самому себе, или дополняет самого себя,

освещая реальность с разных сторон. Недаром же о. Георгий Флоровский в "Путях русского богословия"

пишет: "...общее историко-культурное значение этих "до-реформенных" духовных школ приходится

признать положительным и оценивать его высоко. Ведь именно эта духовно-школьная сеть оказалась

подлинным социальным базисом для всего развития и расширения русской культуры и просвещения в XIX

веке". Только не всё безоблачно было в этой культуре, так что и сам о. Георгий, со ссылкой на

А.Григорьева, признаёт роль "кряжевого семинариста" в распространении нигилизма, от которого никуда

же не денешься при размышлениях и о культуре, и о русском богословии даже. Неполезно поэтому впадать

в крайности как огульной идеализации, так и безоглядного опорочивания духовного образования и

воспитания. Важно не упускать из внимания дурных проявлений их ради извлечения должного урока, ибо

хвост иных проблем тянется из времён Помяловского до наших дней.

Само слово бурсак стало отчасти нарицательным для обозначения грубого, неотёсанного,

вороватого, маловерного детины, из которого каким-то неожиданным и неведомым образом вдруг должен

получиться благообразный духовный пастырь. Традиция такого понимания слова идёт от романа

В.Т. Нарежного "Бурсак"(1824), и от гоголевских бурсаков.

Наверное, одну из самых трезвых оценок состояния духовных школ в середине века дал

И.С. Никитин в своём "Дневнике семинариста" — художественном произведении, основанном на

впечатлениях автора от Воронежской семинарии, где он учился в 1839—1843 годах. Никитин был

человеком несомненного православного миросозерцания, но взгляд его не был искажен идиллическим

безразличием к жизненной прозе и грязи, которые, нравится то кому или нет, а существуют в реальности.

Повесть Никитина была создана даже ранее "Очерков бурсы", хотя и не стала сразу столь широко

известной. В ней много и такого, что чуть позднее гиперболизировал Помяловский, но именно Никитин,

пожалуй, впервые в художественной литературе ясно и твёрдо выразил взгляд на высокую

предназначенность пастырского служения православного священника: "...сан священника — великое дело...

Падает ли какой-нибудь бедняк, убитый нуждою, я поддерживаю его силы словом евангельской истины.

Унывает ли несчастный, бесчестно оскорблённый и задавленный — я указываю ему на бесконечное

терпение Божественного Страдальца, Который, прибитый гвоздями на Кресте, прощал Своим врагам.

Вырывает ли ранняя смерть любимого человека из объятий друга — я говорю последнему, что есть другая

жизнь, что друг его теперь более счастлив, покинув землю, где царствует зло и льются слезы... И после

этого, быть может, я приобретаю любовь и уважение окружающих меня мужичков. Устраиваю в своём

доме школу для детей их обоего пола, учу их грамоте, читаю и объясняю им Святое Евангелие. Эти дети