Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

становятся взрослыми людьми, разумными отцами и добрыми матерями... И я, покрытый сединами, с

чистою совестью ложусь на кладбище, куда как духовный отец проводил уже не одного человека,

напутствуя каждого из них живым словом утешения..."

Каждый волен по-своему оценивать правду и неправду "Очерков бурсы" Помяловского, но не

извлечь должного урока из его пусть и субъективного, а всё же искреннего суждения было бы неполезно.

Писатель ставил перед собой задачу безоглядного разрушения ненавистного ему уклада.

Представлял ли он, что будет возведено на освободившемся месте? Скорее всего, невнятно. Ведь эти люди

думали преимущественно о расчистке, а не о строительстве. И рубили всё сплеча.

Помяловский крушил направо и налево, пытался "расчищать место" от пороков, обнаруженных в

реальности. Писатель исследовал жизнь самого дна: посещал трущобы и притоны в районе Сенной

площади. Район же Сенной в Петербурге сродни московскому Хитрову рынку, с ночлежками которого мы

связываем жизнь горьковских босяков. Помяловский был прямым предшественником Горького, что тот

признавал без оговорок, прямо утверждая влияние Помяловского на собственное творчество. Свой

богатейший материал Помяловский реализовать не успел. А собрано было немало и слишком тёмного,

можно догадаться.

Помяловский всё больше приходил к убеждению, что умение противостоять внешним

обстоятельствам необходимо в человеке воспитывать и развивать до определённого уровня, иначе он будет

сломлен. Воздействовать же необходимо прежде всего на разум, поскольку без этого человек не сможет

принять противоречие между своею бедностью и богатством других. Как доказать неразвитому человеку,

что деньги надобно приобретать трудом, если Другие и без труда богаты? Вывод Помяловского прост:

нужно иметь довольно сильное логическое развитие, чтобы выйти невредимым из путаницы логических

фактов. Но из путаницы фактов логическим путём можно никогда и не выбраться. Логика не панацея от

всех бед. Логика как раз может всё ещё больше запутать. Только что было делать рационалисту

Помяловскому, когда пути духовного преодоления всего хаоса бытия были опорочены для него бурсацкой

зубрёжкой?

Тем не менее ответ на вопрос "что делать?" на личном уровне для писателя как будто определялся:

изучать жизнь и литературным трудом активно влиять на умственное (и тем на нравственное) развитие

читателей. Вообще литературные замыслы его были весьма обширны. "Очерков бурсы" предполагалось

написать до двадцати (написано же было всего четыре, да пятый начат). Обдумывались два романа о жизни

молодого поколения 60-х годов. Однажды он рассказал о продуманном до мелочей строе одного из них

друзьям, которые тут же решили, что это будут лучшие страницы из всего написанного им. Но написать

уже не успел.

Гибель Помяловского — а иначе как гибелью это не назовёшь — кажется нелепой. Всё началось со

случайного нарыва на ноге. Если бы он сразу послушался друзей, советовавших пойти в больницу! Да вот

некогда, оказалось! Когда спохватился, больничные доктора смогли установить болезнь в той стадии, при

которой тогдашняя медицина была бессильна...

Так вот, на полуслове, приходится прервать размышления над творчеством Николая Помяловского.

4

Имя Ивана Александровича Гончарова (1812—1891) русский читатель несомненно видит в ряду

классиков отечественной словесности, однако всегда чуть-чуть отодвигает его несколько назад, вглубь, всё

же не признавая прав писателя на равенство с величайшими именами. Быть может, должно согласиться с

мыслью Белинского: "...у г. Гончарова нет ничего, кроме таланта... Талант его не первостепенный, но

сильный, замечательный". Не забудем, что среди первостепенных — Пушкин, Гоголь, Достоевский,

Толстой, Чехов... Но и звезда Гончарова не меркнет в их ярком сиянии.

Значимость писателя определяется соответствием художественного совершенства его созданий

великости и глубине постижения проблемы бытия, избранной им для эстетического осмысления.

Творчество Гончарова в этом отношении сомнений не порождает.

Сам Гончаров утверждал, что его романы "тесно и последовательно связаны между собою" и что

ему видится в них "не три романа, а один". Все романы эти, по убеждённости автора, связаны

последовательностью разрабатываемой в них идеи. И это справедливо: писатель только и занят был

поиском живых истинных сил, могущих вывести страну и народ из рутинного застоя, какой автору

"Обломова" виделся в российской действительности, ему современной. Разумеется, такой поиск не мог не

быть сопряжен с отвержением собственно застойных элементов общественного бытия.

В поисках и отвержениях своих Гончаров не был одинок, и можно было бы указать на многие

параллели его идейно-образной системы с образностью иных русских писателей. Но сущностная проблема

подобного сопоставления видится в ином: без религиозного осмысления какой угодно действительности,