Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

этом. Что же за "противодействующая сила" увиделась писателю в характере человека, спасительно

направляющая его к счастью?

Сознание собственного достоинства необходимо человеку, чтобы стать человеком.

Это, итог собственного тяжкого опыта. Вот он остановился на грани, когда надо бы задуматься:

откуда же берётся эта сила. И так легко в поисках истины вернуться на путь религиозного осмысления

бытия. Тут всё очень близко, совсем рядом... Нет. Вопрос, если и возникнет у него, повисает без опоры. А

без истинной опоры с материалистическими теориями не сладить. Абстрактный гуманизм обречён на

вырождение.

Проблема детерминизма, заедания и противодействующей ему силы, становилась для

Помяловского не отвлечённо-теоретической, а насущно-практической: он вступал на поприще

литературного творчества. Первую свою повесть "Мещанское счастье" он решился предложить

"Современнику". И направление журнала было ближе прочих, и приватное соображение примешалось:

"Говорят, там семинаристы пишут". Во втором номере за 1861 год "Мещанское счастье" появилось перед

читательской публикой.

Успех. Полный успех. Ободрённый автор в несколько месяцев пишет продолжение — повесть

"Молотов". Она появляется в десятом номере "Современника" за тот же год.

А год-то, не забудем, — 1861. Знаменательный, рубежный год. И в такие-то годы особенно остро

встают самые мучительные вопросы: во что верить? на что надеяться? чего ждать? И вслед неизбежно —

один из главных вопросов, который очень скоро Чернышевский сделает заголовком своего романа, что

делать? То есть "как жить"? Над этим вопросом бьётся вся русская культура. И ответы могут быть самые

разные. Помяловский сумел разглядеть, что реальная действительность даёт возможность отвечать на

поставленные вопросы по-всякому. И предстоит ещё делать выбор между различными ответами. Две

повести Помяловского — попытка разобраться хотя бы с некоторыми.

Один из ответов высказывает персонаж с говорящей фамилией — чиновник Негодящев. Он зовёт,

конечно, на негодящий путь, на путь расчетливого бездушного приспособленчества и чиновничьего

карьеризма. Он зовёт на кривую дорогу: "Прочь вопросы! Прямая линия не ведёт к данной точке, так есть

ломаная!" Автор такими штрихами рисует эту фигуру, чтобы честный и совестливый человек навсегда

получил отвращение к подобному пути.

Главный герой повести, Егор Молотов, создаёт себе на основе долгого жизненного опыта и

нелёгких раздумий идеал "мещанского счастья".

Как зорко умеет разглядеть Помяловский то, что мало кому заметно, что ещё в зародыше и не скоро

разовьётся в зрелый организм. Проблема торжества буржуазного идеала, кажется, была ещё не самой

актуальной в России той поры. Эту же проблему осторожно начал нащупывать Гончаров в "Обыкновенной

истории", но Помяловский сумел обозначить её с большей определённостью. Тургенева же, он, пожалуй,

даже обогнал в ответе на вопрос о герое нарождающегося времени. Молотов — это едва ли не тот тип, на

которого автор "Нови" возлагал большие надежды. Помяловский трезвее: у него все эти дюжинные

работники вызывают лишь гнетущую тоску.

А ведь они создают своего рода Царство Небесное на земле, — и чем такая интерпретация этой

идеи хуже "хрустальных дворцов"? Во всяком случае — реальнее. И Молотов тоже честный и по-своему

разумный эгоист. Но он также предпочёл беса, Хотя и не в грандиозном трагическом обличье, а маленького

плюгавого домового. Он стал рабом собственных убогих идеалов.

Только вдруг зарождается сомнение: автор показал мир недолжного бытия, но каково же должное?

И тут сказывается ограниченность критического реализма. Он лишь критикует, но ни на что иное не

способен. Социалистический реализм может "хрустальным дворцом" поманить, — а что нам в жестко

детерминированной реальности будет предложено?

Литература середины XIX века кричит о трагедии безбожного бытия. Не слушали, гонялись за

"передовыми идейками", мечтали о хрустальных борделях, упивались будущим, где Бога уже окончательно

и бесповоротно не будет.

Помяловский же явно мечется: он остро ощущает (совесть-то ведь для него не пустой звук), что

"работать для будущего", к чему скоро призовёт Чернышевский, есть просто "благодумная дичь". Но он

вынужден в растерянности недоумевать и над собственными тупиковыми выводами. Он ещё более

актуализирует вопрос "что делать?", ибо показывает лишь чего не делать.

От религиозного осмысления жизни демократически настроенные литераторы были в подавляющем

большинстве далеки. Хотя они давали богатый материал именно для анализа бытия с православных

позиций, но читатель должен был озаботиться анализом самостоятельно, навыка к чему почти ни у кого не

было. Русские реалисты, по самой сути своей художественной деятельности, раскрывали трагедию

безбожного существования человека, критерием для оценки явлений действительности и поступков