Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

для писателя в его близких к безнадежности раздумиях над российским бытием: истина Воскресения

Христова, сознаваемая как основа нравственности. Вот что удерживает от многих соблазнов. Вот что не

даёт полностью приравнять Салтыкова-Щедрина к революционным демократам с их разрушительством.

Справедливо было бы утверждать, что сатирик и в социально-политических пороках реальности видел

основой их нравственную повреждённость души человеческой.

Но сосредоточенность внимания лишь на нравственной стороне, то есть на уровне душевном

преимущественно, рождает и определённую ограниченность миропонимания. В этом видится основная

слабость творческого миросозерцания Щедрина, его подверженность мрачным соблазнам.

Это ясно выразилось в "Сказках", своего рода итоговом создании писателя. Сказки — это скорее

большие развёрнутые басни в прозе. Или притчевое, иносказательное осмысление всей полноты русской

жизни. Всё, всё подвергается здесь высмеиванию без пощады и, за редким исключением, душевного

сочувствия.

Отвергаются принципы самодержавия, система политического и административного управления,

паразитизм и никчёмность правящих классов, трусливое обывательское отношение к жизни, пошлость

болтунов-либералов, всеобщее общественное лицемерие, душевное холопство российского обывателя,

покорность и внутреннее рабство народа, неумение человека постоять за своё достоинство...

Душевное может противоречить и препятствовать духовному. Щедрин почувствовал это

несомненно. С горечью сознал бессилие своих обличений: по самой душевной природе их. Мысль и

чувство писателя бьются между надеждой и безнадежностью.

О надежде своей он заявил в самом начале цикла — в сказке "Пропала совесть". Пропала совесть в

мире — за полной ненужностью. И каждому, кто случайно обретает её, она становится лишь помехой для

его бесчестных дел (один лишь еврей финансист устоял перед её силой!), и каждый спешит отделаться от

такой обузы. На что же надеяться?

"Отыскал мещанишка маленькое русское дитя, растворил его сердце чистое и схоронил в нём

совесть.

Растёт маленькое дитя, а вместе с ним растёт в нём и совесть. И будет маленькое дитя большим

человеком, и будет в нём большая совесть. И исчезнут тогда все неправды, коварства и насилия, потому что

совесть будет не робкая и захочет распоряжаться всем сама".

Бьётся мысль и чувство писателя, не желающего расстаться с верою в человеческое начало. В

сказке "Гиена", где это животное олицетворяет звериное, дьявольское начало (образ несомненно

апокалиптический), ему противополагается именно человек с его стремлением к свету.

А через несколько страниц всего, почти рядом, вслед: "Какая может быть речь о совести, когда всё

кругом изменяет, предательствует? На что обопрётся совесть? на чём она воспитается?" Но ведь именно на

совесть возлагал автор надежды свои в самом начале. Как быть с этой надеждой?

Цикл имеет своего рода замкнутую, кольцевую композицию. Начальное упование находит своё

разрешение в самом конце.

Завершающая цикл "Рождественская сказка" начинается прекраснейшей проповедью сельского

батюшки. Он раскрывает двуединую заповедь Христа о любви к Богу и ближнему, призывая следовать ей

всегда. Вот где источник силы Щедрина.

Но здесь же и свидетельство его слабости. Правда Божия определяется как Правда человеческая. И

именно как человеческая она не выдерживает столкновения с миром. "Рождественская сказка" начинается

проповедью, но заканчивается скорее безнадежно. Правду проповеди искренне принимает в сердце

мальчик Серёжа Русланцев. Не то ли самое маленькое русское дитя, которое должно возрастить в себе

отвергнутую миром совесть? Но мир живёт по иным правилам. Не в силах вынести обнаружившееся

противоречие — мальчик погибает. "...Неокрепшее сердце отрока не выдержало наплыва и разорвалось".

Сказка (и весь цикл) завершается смертью того, на кого возлагалось упование. В том отразилась трагедия

души самого Щедрина.

Мысль и чувство писателя бьётся и бьётся в противоречиях мира, в противоречиях собственной

любви-ненависти.

И в глубине этих противоречий выкристаллизовалась одна из самых мрачных фантазий Салтыкова-

Щедрина — Иудушка Головлёв.

Само имя-прозвище главного героя романа "Господа Головлёвы" (1875—1880), центрального

шедевра всего творчества писателя, предполагает религиозное осмысление этого произведения.

Иудушка. В осмыслении судьбы Иудушки — этой кривой проекции самого страшного для писателя

греха в мир российской обыденности — автор оказался в силах одолеть омерзение, найти намёк на

отрадный выход из кажущейся полнейшей безысходности.

"Господа Головлёвы" — это мир Христовых истин, вывернутых наизнанку, осквернённых и

обессмысленных. Главный источник такого искажения и осквернения — паскудное ханжество Иудушки,

каждым словом своим, каждым жестом и действием предающего Христа, многократно распинающего