Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

расходящимся с установлениями окружающих. Собственно, так и должно понимать смысл самого названия

романа — "Идиот". В нынешнем обиходе слово это выражает крайнюю степень умственной

несостоятельности. Таким и видят часто князя его окружающие: в обычном значении определение "идиот"

звучит часто. Но так судят люди, коим "посредственность одна по плечу и не странна", — при всей их

претензии на уровень выше заурядного. Христос — для эллинов безумие, но такими же эллинами-

язычниками являются по сути и те, кто видит "идиота" в Князе Христе: они поклоняются кумиру ложну,

языческому идеалу земных сокровищ, и не могут должно оценить невинную мудрость Мышкина.

Изначально, в древнегреческом языке, слово "идиотис" обозначало частного человека, живущего

нормами, могущими отличаться от установлений общества в целом. Эти нормы он мог вырабатывать для

себя самостоятельно, не следуя во всём диктату социума. (Для обозначения безумия названное слово

употреблялось скорее как эвфемизм, но со временем иносказательный смысл вытеснил в других языках все

остальные значения.)

Таков князь Мышкин. Его частность, детскость, определена тем, что из своих не столь и многих

лет он значительнейшую долю пребывал в состоянии затемнённого сознания, идиотом в обыденном

смысле, и повреждённый грехом мир не успел испортить его душу. Князь живёт чистыми детскими

впечатлениями, он черпает все нормы поведения и мышления из христианской по природе души своей, из

Писания, которое он, как обнаруживается, знает неплохо. Гордыня не внесла раздвоение в его внутренний

мир, хотя двойственность мысли он уже успел распознать в себе (не свободен же он вовсе от первородного

греха). Это определяет своеобразие ума идиота.

"Отсюда и его удивительный ум, — писал Ильин. — Этот блаженный, этот наивный ребёнок, этот

простец, мнимо бестактный человек на самом деле умнейший из всех.

С удивлением один за другим отмечают это и все остальные, пока чистосердечный и смышлёный

гимназист Коля не выскажется прямо, "что умнее вас и на свете ещё не встречал".

Аглая находит для этого такие верные слова: есть два ума, ум в главном — важнейший разум, и ум

во второстепенном — обыденный рассудок.

Мышкин обладает изначально главнейшим разумом.

Или, как это пытается сформулировать мать Аглаи — Елизавета Прокофьевна: "Потому сердце

главное, а остальное вздор. Ум тоже нужен, конечно... может быть, ум-то и самое главное..."

А из этого следует, что есть существенная мудрость сердца, которая объемлет собою всё,

поскольку она полностью схватывает предмет, любой предмет, изнутри, посредством вчувствования,

посредством художественной идентификации. А это и есть образ жизни князя: он всё открывает для себя

посредством вчувствования, созерцания сущности, созерцания сердцем — и все дивятся точности его

провидения.

Кажется, что он одарён ясновидением — и не только в добром, но и в злом".

Если вспомнить гоголевскую (в "Выбранных местах...") классификацию разновидностей ума

человеческого (а Достоевский не мог её не знать — и, быть может, учитывал её, когда определял ум князя),

то должно заметить: князь обладает мудростью, данною от Христа.

Присутствие в событиях романа подобного героя позволяет автору полнее осуществить важнейший

принцип своего реализма (распознать человека в человеке). Важно, что князь Мышкин обладает

совершенно иным миро-видением, отличным от того, что активно исповедуют все окружающие его. Он

умеет увидеть (сердцем) именно человека в глубине его христианской натуры, тогда как прочие привыкли

различать, весьма трезво, лишь внешнюю оболочку этой натуры.

"Князь Мышкин — это человек, который, скажем так, имеет внутренний доступ к Божественной

стихии мира" — в этих словах Ильина есть своего рода указание на саму природу прозрения истины у

Достоевского.

Князь Христос прозревает красоту там, где иные способны увидеть лишь оболочку внешней

уродливости. И тем он как бы снимает двойственность мира: в мире остаётся лишь однонаправленное

стремление к всеобъединяющей в красоте любви. Князь Христос основывает своё миропонимание на

православной истине.

Всё так. Только можно ли выдержать эту высоту до конца? Тут, верно, и Достоевскому не суждено

было совладать с обозначенной задачей. Князь Мышкин и в человеческих своих качествах до Христа

возвыситься не смог, да и невозможно это вполне. (И не таилась ли в самой задаче скрытая опасность

католического соблазна подражания Христу?) Даже то, чем обладает в натуре своей Мышкин, вне

единства с природой Божественной не может дать ему необходимой силы в противлении реальности.

Заметим, что проблемы святости Достоевский в романе вовсе не ставит.

Обыденный, пусть и положительно прекрасный человек не может выдержать той высоты, на

которую он вознесён — судьбой ли в жизни, волею ли автора в романе... Человек бежит от реальности в

безумие.