Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

переживания уже переливаются из одной формы в другую, противоречиво изменяясь (то, что

Чернышевский назвал у Толстого "диалектикою души"), и уже нарушая тем гармоническое безмятежное

ощущение счастья.

Отрочество мрачит гармонию разъедающим душу анализом, умственным беспокойством,

попыткою самостоятельно овладеть премудростью мира сего, приобщиться усилием собственного рассудка

к осмыслению этого мира, уже гораздо прежде осуществлённому многими мудрецами.

Юность разрывает душу мечтами о счастье. Полнота же его ощущается прежде всего в

молитвенном переживании своей близости к Богу и слитностного единства с природою.

Здесь нет ещё пантеистической оторванности от Творца. Не природа как самодовлеющая сущность

владеет здесь душою человека, но чувство безмерности мироздания, с которым человек составляет

единство неомраченное, — наполняет душу духовною радостью.

Однако состояние это — зыбкое, неустойчивое, и из него легко можно сорваться в пантеистическое

переживание натуральных основ бытия. Удерживающим может быть здесь единственно сознание и

ощущение связи с Создателем, смирение. Но этого сознания и ощущения герою толстовской трилогии

порой недоставало — оно не было в нём постоянным. Так, уже в ранней юности им овладевает то

понимание смысла жизни, которое в обыденном сознании давно связано с именем Толстого: "...назначение

человека есть стремление к нравственному усовершенствованию и <...> усовершенствование это легко,

возможно и вечно".

Вот что сразу настораживает (пусть тут ещё и незрелый юношеский вывод): представление о

внутреннем совершенствовании как о цели жизни. И о лёгкости его осуществления. И о возможности

осуществления его своими лишь усилиями. Позднее из этого разовьётся толстовская идея о возможности

спасения собственными силами, которую он будет повторять многократно. Пока же он ставит себе целью

одно совершенствование себя.

Но самосовершенствование не может быть истинной целью: оно лишь средство в системе

секулярного бытия. Целью духовное делание становится во Христе и со Христом (и не возможно вне

Христа). Но толстовский герой о том не задумывается, он вообще мыслит самосовершенствование на

душевном, нравственном уровне, и тем принижает его, отрывает от духовного стремления к обожению, —

что и есть истинное назначение человека. Идея самоизменения к лучшему рождается в Николае Иртеньеве

не из ощущения невозможности бытия вне Бога, но из переживания гармонического совершенства

природы.

Постепенно Иртеньев приходит к важному для себя выводу, равно как важным оказался он и для

самого автора: к мысли о разъединённости людей в невымышленной реальности. Всё, на что наталкивается

его взгляд, испытующий жизнь, всё начинает говорить ему об этом.

Толстовского героя всё более поражает эта новая для него мысль. В раннем детстве он знал одно

единство. Но то было единство лишь одного мира как части того огромного целого, каким является

многообразие жизни. Теперь яснее становится, что в этой огромности единство как бы и отсутствует, оно

распадается, именно распадается, на множество замкнутых в себе миров. Это слово — мир — ещё не

проговорено пока, но понятие уже создалось в душе героя. И в сознании и душе самого автора.

Есть ли связь между этими мирами? Можно ли соединить их в подлинное целое?

Так зарождается проблема, ставшая едва ли не важнейшей в эпопее "Война и мир". И уже

совершается поиск тех начал, на каких только и можно одолеть сложившуюся обособленность малых

миров, их разъединённость.

Да и каждый человек — целостный в себе мир. Нарушить самозамкнутость этих миров может

общение между людьми на уровне над-рациональном, "глаза в глаза", когда душа раскрывается навстречу

другой душе. Толстой чутко ощущает и психологически достоверно и точно передаёт возможность некоего

вне-рационального, бессознательного контакта между людьми.

Уже в автобиографической трилогии камертоном, по которому выверяется истинность восприятия

мира, истинность жизненного поведения, становится у Толстого народное отношение к жизни — начаток

мысли народной "Войны и мира". Это отношение не выражается прямо, оно ощущается поверх всякого

рационального осмысления, выраженного в слове, поверх даже самой необходимости в узнавании

народного воззрения на те или иные действия, мысли, потребности человека и пр.

Мужик ближе к жизни, он занят делом. Без его труда и сама Жизнь не сможет совершать своё

движение. Он держит жизнь на себе — и оттого мишура цивилизации ему чужда. Он — вне цивилизации,

ибо близок к натуральным основам бытия.

И так у Толстого будет всегда.

Во внутреннем мире Николеньки Иртеньева заложено то, что будет развито позднее в характерах

Андрея Болконского, Николая Ростова, Пьера Безухова. Точно так же в последующих произведениях