Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

полностью заняла место духовности.

Сами художники склонны утверждать, что искусство есть просто способ выразить себя,

бессознательная потребность души "творца". Кому и зачем это нужно помимо него самого — для "творцов"

не имеет значения. Н.Гумилёв так и определял поэзию: "Поэзия для человека — один из способов

выражения своей личности и проявляется при посредстве слова, единственного орудия, удовлетворяющего

её потребностям".

Это общеизвестно. Иные из художников видят в искусстве средство установить хотя бы видимость

душевного (чаще они ошибочно определяют его как духовное) единения между собою и окружающим

миром: погружением оного мира опять-таки в стихию своих внутренних изменчивых состояний.

Все демонические действия направлены, мы знаем, на разрушение единства, на дробление, разрыв

связей между людьми, между творением и Творцом. В хаосе процессов дробления едва ли не опаснейшим

является дробление сознания, ведущее к неспособности воспринимать мир и все жизненные явления в их

целостности. В отрыве красоты от Истины обнаруживает себя именно раздробленное сознание.

Эстетическое совершенство в таком сознании становится главным мерилом достоинства произведения

искусства, и волей художника-творца красота может закрыть путь к Истине Творца- Вседержителя.

"Иисус сказал им: если бы Бог был Отец ваш, то вы любили бы Меня, потому что Я от Бога исшел

и пришел; ибо Я не Сам от Себя пришел, но Он послал Меня. Почему вы не понимаете речи Моей? Потому

что не можете слышать слова Моего. Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он

был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь,

говорит свое, ибо он лжец и отец лжи. А как Я истину говорю, то не верите Мне" (Ин. 8,42—46).

Процессы, развивающиеся в ренессансном по духу искусстве, есть следствие самообожествления

человека, неявное проявление идеи человекобожия. Весь мир, все истины становятся малосущественными

перед напором самоутверждающейся вольной фантазии творца-художника. Соблазнительное "будете как

боги" находит для себя в искусстве особо питательную почву.

В деятельности художников "серебряного века" это выявилось особенно остро. Недаром же

С.Н. Булгаков говорил об "однобокости и бедности" искусства той поры. Он усматривал это прежде всего в

переводе внутренних исканий человека "на язык исключительно эстетический" и разъяснял свою мысль:

"...эстетические восприятия пассивны: они не требуют подвига, напряжения воли, они даются даром, а то,

что даётся даром, способно развращать. В настоящее время уже провозглашается эстетика и её категории

выше этики, благодаря господству эстетизма получается впечатление, что наша эпоха, как и вообще

высококультурные эпохи, исключительно художественна, между тем как это объясняется её

односторонностью, разрушением остальных устоев человеческого духа и даже в чисто художественном

отношении является вопросом, способна ли внутренне подгнивающая эпоха декаданса создать своё великое

в искусстве или она преимущественно коллекционирует и реставрирует старое. Некоторые держатся

именно этого последнего мнения. Во всяком случае, при оценке современного эстетизма следует иметь в

виду эти обе стороны: гипертрофия его, развитие эстетики за счёт мужественных и активных свойств души

отмечает упадочный и маловерный характер нашей эпохи, в то же время в ней пробивает себе дорогу через

пески и мусор вечная стихия человеческой души, её потребность жить, касаясь ризы Божества если не

молитвенной рукой, то хотя бы чувством красоты и в ней — нетленности и вечности".

Повторим ещё раз: красота имеет двойственный характер, она диалектична по природе своей, что

утверждал ещё Достоевский, она помогает душе "коснуться ризы Божества", но, превращенная сознанием

человека в самоцель, в некоего идола, красота расслабляет душу, делает её особо уязвимой для всякого

рода соблазнов как земного, так и мистического свойства. Но понимание этого прямо противоположно

идеологии "серебряного века".

Антиномичность природы эстетического определяет коренное противостояние во взглядах на

сущность и назначение искусства, пронизывающее всю его историю. Всё множество эстетических теорий

так или иначе тяготеет к одному из двух осмыслений сакрального предназначения красоты: либо она

освещает человеку путь к Истине, но путь этот связан с преодолением, а не отвержением земных тягот;

либо она заслоняет собой Истину, объявляет истиной самоё себя, помогает (и самому художнику, и

потребителю такого рода искусства) отвернуться, уйти от всего непривлекательного в жизни в мир грёз и

"идеальных образов", заслониться от тягостной повседневности вымыслом, созданиями фантазии.

Искусство есть постоянное балансирование художника над разверзающимися со всех сторон

пропастями великих и малых соблазнов. Удержаться от "падения", удерживать всегда равновесие