Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

признаётся: "...меня оправдывает продолжительная и глубокая вера в Вас (как в земное воплощение

пресловутой Пречистой Девы или Вечной Женственности, если Вам угодно знать)". Знаменательно. В

мистическом мирочувствии Блока проступает религиозный индифферентизм, смешение вер и

представлений.

Нужно прислушаться к мудрому суждению о. Павла Флоренского:

"Характерная особенность блоковских тем о Прекрасной Даме — изменчивость её лика, встречи с

нею не в храме только, но в "кабаках, переулках, извивах", перевоплощаемость её, святой, в блудницу,

"Владычицы вселенной красоты неизреченной", "девы зари купины" — в ресторанную девку — изобличает

у Блока хлыстовский строй мысли, допускающий возможность и даже требующий воплощение Богородицы

в любую женщину. Стихи утончённого русского поэта и домыслы грубейшей русской секты

соприкоснулись в своём глубинном. И "культура" и "некультурность", от культа оторвавшись, —

одинаково его исказили, заменив культовую хвалу Владычице непристойной на неё хулой. Хула на

Богородицу — существенный признак блоковского демонизма".

Можно вспомнить вновь утверждение Ходасевича: было безразлично, кому служить, ценилась

лишь полнота одержимости. Блок утверждает то же самое, по сути (а Ходасевич не мог того знать, и это

ещё раз подтверждает правоту его наблюдения):

"Мы ещё только смотрим, содрогаясь и смутно ждём конца. Кто родится — Бог или дьявол, — всё

равно; в новорожденном заложена вся глубина грядущих испытаний; ибо нет разницы — бороться с

дьяволом или с Богом, — они равны и подобны; как источник обоих — одно Простое Единство, так

следствие обоих — высшие пределы Добра и Зла — плюс ли, минус ли — одна и та же Бесконечность".

Если бы это не было молодой глупостью, то нужно было бы выяснять, что здесь: манихейство в

причудливом сочетании с пантеизмом или иное что. Но пока должно лишь отметить безразличие к Истине,

которое даром не проходит.

Всё творчество Блока трагически затенено его переживанием идеи Прекрасной Дамы (или Вечной

Женственности, или таинственной Девы). Под разными именами, под разными личинами, претерпевая

своеобразную цепь перевоплощений, — она стала центральной идеей поэта, его главным соблазном. И она

же явилась главным соблазном его реальной жизни, трагедией его. Он с самого начала предчувствует и

страшится того, что вынужден предугадать неизбежную цепь многих Её изменений.

Сами "Стихи о Прекрасной Даме" ещё не вполне совершенны, бедны образностью. Туманы,

сумерки, тени. И в них, за "грубой корой вещества" кроется "сиянье Божества". (Это уже общее место в

исследованиях поэзии Блока.) Но в "Стихах..." — обозначение того, что будет занимать Блока всегда.

Трагедия Блока и в том, что он долго жил в состоянии сознавания безысходности своего неприятия

жизни, нежелания жить вне грёзы, вне опьянения мечтой. Да и сама жизнь для него — сон, и тяжёлый сон...

Жизни сон тяжёлый он развернул во всей его пошлости в программном своём стихотворении, в

знаменитой "Незнакомке" (1906). Поэт ставит перед собою цель сознательной и полной депоэтизации

жизни. Кто ещё мог осмелиться так сопоставить в нераздельности понятия весны ("пора любви"!) и тления?

Пошлость, неистребимая пошлость царит в этом мире.

Всему этому и противостоит она — воплощение мечты, поднимающей воспалённое восприятие

жизни над пошлостью реальной действительности. И приходит она — "отражённая в стакане", в

оглушённости и смиренности вином, опьянением.

Стих начинает звучать торжественно и возвышенно, он начинает чаровать, как чарует сама

незнакомка, несущая в себе высшую тайну, открытую лишь опьянённому мечтой воображению.

Поэт переосмысляет пошлую истину красноглазых пьяниц, возносит её на уровень тайного

сокровища, недоступного непосвящённым:

В моей душе лежит сокровище,

И ключ поручен только мне!

Ты право, пьяное чудовище!

Я знаю: истина в вине.

Истина Блока в опьянении грёзой...

Но она же рождает и растерянность в его душе. Как продолжение "Незнакомки" он пишет вслед

стихотворение "Там дамы щеголяют модами...", почти дословно воспроизводящее образный язык

"Незнакомки". И задает недоуменный вопрос:

Средь этой пошлости таинственной,

Скажи, что делать мне с тобой —

Недостижимой и единственной,

Как вечер дымно-голубой?

Что это? Это страх и безусловная растерянность перед жизнью. А почему пошлость —

таинственная? Для символиста, прозревающего бытие, во всём тайна.

Образ "Незнакомки" выявил внутреннюю "эволюцию" идеи Прекрасной Дамы в эстетическом

сознании Блока, ту трансформацию самого этого сознания, которое было определено его

безблагодатностью, соблазнённостью. Такое двоение "прелестного образа" порождено было раздвоением

души самого поэта, в котором он признавался ещё в пору юного пылкого воспевания Прекрасной Дамы:

В своей молитве суеверной

Ищу защиты у Христа,

Но из-под маски лицемерной

Смеются лживые уста.

И тихо, с изменённым ликом.

В мерцаньи мертвенных свечей,