Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Бужу я память о Двуликом

В сердцах молящихся людей.

Раздвоение образа Жены есть символ двоения в душе поэта. Он и ко Христу склоняется, и о дьяволе

память не оставляет. Не всё ли равно, кому поклоняться! — так возглашает "век".

Конечно, это лишь резкое обозначение стержневой линии в поэзии Блока. У него всё

обволакивается звучными стихами, душевными переживаниями, тонко изукрашенными резцом

причудливой фантазии. Проследить все изгибы образной витиеватости, быть может, и увлекательно, но это

не наша тема.

Да кроме того, у Блока всё превращается в затейливую и изысканную игру, которая непременно

обязана возникнуть там, где поселяется безразличие к Истине (где Бог ли, дьявол — не всё ли равно?).

Игра, которая прежде мнилась возвышенной мистерией, в которой царила таинственная Дева, вдруг

жестоким прозрением обратилась в фарс, в клоунаду, в балаган... У Блока — в балаганчик.

Даже свою тоску и растерянность поэт всегда может преобразовать в искусстве. Тоска по

утраченной грёзе тоже может стать источником вдохновения. Блок создаёт "Балаганчик" (1906), своего

рода "маленькую трагедию-фарс".

1906 год, когда написаны "Незнакомка" и "Балаганчик", — один из тяжелейших для Блока по

интенсивности душевных терзаний. Всё как будто подстёгивает его творчество Он пишет, помимо многих

лирических стихов, свои драматические поэмы "Король на площади" и "Незнакомка", с тем же кругом

проблем, с той же безысходностью в попытке их решения.

По глубокому наблюдению Мочульского, трагедия Блока "в том, что Божество открылось ему как

космическое начало "Вечной Женственности", а не как богочеловеческое лицо Христа. Он верил в Софию,

не веря во Христа". В стихотворениях Блока оттого явно ощутимо тягостное переживание жизни. Часто —

безнадёжность.

Его словно влечёт всякая нечисть. Блок поэтизирует бесовщину в "Пузырях земли" (1904—1905).

Затем он пишет "Ночную фиалку" (1905—1906) публикуя её вначале под названием "Нечаянная радость".

Вообще, Блок, мы это уже замечали не раз, нередко использует в своей образной системе понятия

христианские, церковные, но всегда почти всуе. Поэтому не икона является мистическому видению поэта, а

символ тяжкого болотного дурмана, ночная фиалка. Недаром Блок в итоге меняет название.

И всё мрачнее и мрачнее становится его поэтическое восприятие жизни:

Тайно сердце просит гибели.

Сердце лёгкое, скользи...

Вот меня из жизни вывели

Снежным серебром стези...

-----------------------------------------

И в какой иной обители

Мне влачиться суждено,

Если сердце хочет гибели,

Тайно просится на дно?

Духовная прелесть "второго крещения" (Православие исповедует едино крещение) соединяется у

него с отвержением жизни — это ведущий мотив в цикле "Снежная маска" (1907).

Только в редкие миги, как заклинания звучат гимновые взывания к жизни. Он не мог не ощущать:

его Муза несёт гибельные напевы ("К Музе", 1912):

Есть в напевах твоих сокровенных

Роковая о гибели весть.

Есть проклятье заветов священных,

Поругание счастия есть.

Поэт хочет превозмочь эту гибельную муку, этот душный сон бытия. Ему так мечталось одолеть

губящее душу видение жизни в поэзии своей. Не самообман ли?

Рвётся душа от мрака к свету, но одолеет ли путы, которыми сама себя связала? Впрочем, в поэзии

Блока всё более становятся размытыми границы между светом и тьмой, добром и злом, высоким и низким...

Так всегда бывает в рабстве у игрового начала.

Он связал себя игрой в творчество, в искусство, и давно развёл их с жизнью. В этом он признался в

письме к матери от 29 октября 1907 года:

"Настроение отвратительное, т.е. было бы совсем мерзкое, если бы я не был постоянно занят, — это

спасает. ... Но подлинной жизни нет и у меня. Хочу, чтобы она была продана по крайней мере за

неподдельное золото, а не за домашние очаги и страхи... Чем хуже жить — тем лучше можно творить, а

жизнь и профессия несовместимы".

Да ему просто необходимы все эти терзания как материал для творчества. Но что может быть

создано из отчаяния и страстей? Не образы ли, заражающие теми же гибельными настроениями?

Внутреннюю защиту от отчаяния "серебряный век" нашёл в иронии, Блок это понял. В статье, так и

обозначенной — "Ирония" (1907), он писал:

"Самые живые, самые чуткие дети нашего века поражены болезнью, незнакомой телесным и

духовным врачам. Эта болезнь — сродни душевным недугам и может быть названа "иронией". Её

проявления — приступы изнурительного смеха, который начинается с дьявольски-издевательской,

провокаторской улыбки, кончается буйством и кощунством".

Блок поставил жестокий диагноз не только себе, но и "веку": он обвинил время в двуличии, в

отсутствии подлинных нравственных и духовных ценностей, в бесовской безопорности нескончаемого

падения:

"...мы видим людей, одержимых разлагающим смехом, в котором топят они, как в водке, свою

радость и своё отчаяние, себя и близких своих, своё творчество, свою жизнь и, наконец, свою смерть".