Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

дух. И поскольку революция когда-то мыслилась как Дева, то музыку-революцию можно осмыслять и как

новое проявление Вечной Женственности. Простое арифметическое уравнение.

Но мало продекларировать, поэт должен явить ту музыку. "Утонуть в музыке". Поэма "Двенадцать"

и есть музыка революции. Смена ритмов, смена смысловых планов, смена восприятий крутит вихрем

стиховую стихию, тянет к пропасти.

Революционный держите шаг!

Неугомонный не дремлет враг!

Товарищ, винтовку держи, не трусь!

Пальнём-ка пулей в Святую Русь —

В кондовую,

В избяную.

В толстозадую!

Эх, эх, без креста!

Об этих строках писал И.А. Ильин:

"Вспоминаю я невольно тот тягостный и постыдный день, когда в русской литературе были сказаны

о Православной Руси ... окаянные, каторжные слова".

. Грязная история об убийстве проститутки Катьки ревнивым ухажёром Петькой, одним из

"двенадцати" ведь специально введена в общую стихию. Для чего? Чтобы музыка могла помириться с

миром?

Вся эта стихия стянута стержневым образом:

Гуляет ветер, порхает снег.

Идут двенадцать человек.

Кто они?

...И идут без имени святого

Все двенадцать — вдаль.

Ко всему готовы,

Ничего не жаль...

Но впереди их — Христос. И эти двенадцать — апостолы? И Христос идёт не с Крестом, а с

"кровавым флагом". А у них — "винтовочки стальные". И ведь винтовочки эти — стреляли в Христа (да Он

— "от пули невредим"). Тут слишком много непрояснённого.

О бесовской природе этого дозора, равно как и их предводителя, точно сказал о. Павел Флоренский,

прибегая не к сомнительным домыслам, а основываясь на конкретном богословско-литургическом анализе:

"Поэма "Двенадцать" — предел и завершение блоковского демонизма. Стихия темы, в этой поэме

раскрывающейся, названа начальными словами: "Чёрный вечер". В плане тематики литературной поэма

восходит к Пушкину: бесовидение в метель ("Бесы").

Пародийный характер поэмы непосредственно очевиден: тут борьба с Церковью символизируется

числом 12. Двенадцать красноармейцев, предводителем которых становится "Исус Христос", пародируют

апостолов даже именами: Ванька "ученик, его же любляше", Андрюха — Первозванного и Петруха —

Первоверховного. Поставлены под знак отрицания священник ("а вон и долгополый") и иконостас ("от чего

тебя упас золотой иконостас"), то есть тот и то, без кого и чего не может быть совершена литургия.

В поэме имеется чёткое отрицание крещальных отношений. Троекратное и не всегда в поэме

внутренне мотивированно повторяющееся: "свобода, свобода. Эх, эх, без креста..." В этом отношении

поэма — повторение второго крещения, отрицание крещальных стяжаний: креста ("Эх, эх, без креста") и

имени ("и идут без имени святого все двенадцать вдаль").

В поэме отчётливо и не обинуясь говорят черти:

Эх, эх, поблуди!

Сердце ёкнуло в груди!

Эх, эх, освежи,

Спать с собой положи!

Эх, эх, согреши!

Будет легче для души!

Запирайте етажи,

Нынче будут грабежи!

Это только перевод на смердяковский язык ивано-карамазовского "всё позволено", более изысканно

выраженного раньше:

Сверкнут ли дерзостные очи,

Ты их сверканья не отринь.

Грехам, вину и страстной ночи

Шепча заветное "аминь".

Характер прелестного видения, пародийность лика являющегося в конце поэмы "Исуса" (отметим

разрушение спасительного имени) предельно убедительно доказывает состояние страха, тоски и

беспричинной тревоги "удостоившихся" такого видения. Этот "Исус Христос" появляется, как разрешение

чудовищного страха, нарастание которого выражено девятикратным окриком на призрак и выстрелами,

встреченными долгим смехом вьюги. Страх, тоска и тревога — существенный признак бесовидения,

указываемый святоотеческой литературой.

На вопрос, по каким признакам можно распознать присутствие ангелов добрых и демонов,

принявших вид ангелов, преподобный Антоний Великий отвечал: "Явление святых ангелов бывает

невозмутительно. Являются они безмолвно и кротко, почему в душе немедленно является радость, веселие

и дерзновение... Нашествие и видение злых духов бывает возмутительно, с шумом, гласами и воплями,

подобно нашествию разбойников. От сего в душе происходят: болезнь, смятение, страх смертный...

Поэтому если, увидев явившегося, приходите в страх, но страх ваш немедленно уничтожен и, вместо него,

в вашу душу явилась неизгладимо неизглаголанная радость, то не теряйте упования и молитесь; а если же

явление сопровождается смятением, внешним шумом, мирской пышностью, то знайте, что это нашествие

злых ангелов".

Блок не мог того не чувствовать смутно. Не оттого ли он на вопрос о Христе в поэме ответил

однажды: "У меня Христос компилятивный". Компиляция — из тьмы и света?..

Гумилёв, по свидетельству Г.Иванова, безжалостно обвинял Блока: "Помню фразу, сказанную

Гумилёвым незадолго до их общей смерти, помню и холодное, жестокое выражение его лица, когда он

убеждённо говорил: "Он (т.е. Блок), написав "Двенадцать", вторично распял Христа и ещё раз расстрелял

Государя".