Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Блок говорил (Чуковскому), что, написав "Двенадцать", несколько дней подряд слышал

непрекращающийся не то шум, не то гул, но потом это смолкло.

Чуковский свидетельствует, что Блок всегда говорил о своих стихах так, словно в них сказалась

чья-то посторонняя воля, которой не мог не подчиняться, словно это были не просто стихи, но откровение

свыше..."

Всё это создаёт совершенную неопределённость в понимании образной системы поэмы. Кто именно

возглавляет в финале поэмы дозор "двенадцати" — сказать невозможно. Вряд ли это ясно сознавал сам

Блок. Даже само упоминание имени Христа мало о чём говорит, когда мы слышим это от Блока.

И что за странность, если здесь всё-таки Христос? Зачем Он прячется между домами с красным

флагом? Быть может, это всё же адова сила: дьявола ведь тоже пулей не возьмёшь. И вот он принимает

облик Спасителя и увлекает за собою "апостолов"? Ведь и такая трактовка имеет свою логику.

Всё смутно, неразличимо в этом снежном вихре, где "мчатся бесы рой за роем" — вслед за лже-

христом. Революция таких и производит.

А поэту Бог ли, дьявол — всё равно. Он "компилирует".

Вспомним вновь, как он утверждал ещё в молодости: "Кто родится — Бог или дьявол, — всё равно;

в новорожденном заложена вся глубина грядущих испытаний; ибо нет разницы — бороться с дьяволом или

с Богом, — они равны и подобны; как источник обоих — одно Простое Единство, так следствие обоих —

высшие пределы Добра и Зла — плюс ли, минус ли — одна и та же Бесконечность."

Теперь это ясно отозвалось. Не всё ли Блоку равно: Христос или Антихрист? В любом случае —

"одна и та же Бесконечность".

О восприятии личности Сына Божия Блоком лучше всего свидетельствует его замысел создания

пьесы о Христе, возникший именно в то время, когда писалась поэма. Среди предварительных записей об

этом в Дневнике (7 января 1918) читаем: "Грешный Иисус. ...Иисус — художник. Он всё получает от

народа (женственная восприимчивость). "Апостол" брякнет, а Иисус разовьёт.

Нагорная проповедь — митинг. ...Иисус задумчивый и рассеянный, пропускает их разговоры сквозь

уши: что надо, то в художнике застрянет".

Тот, кому в Нагорной проповеди видится митинг, — мог и лже-христа с кровавым флагом пустить

во главе святотатцев.

Всех прочих кощунств нет нужды цитировать, но пьеса, будь она написана, вышла бы чрезмерно

святотатственной.

Не вышло. Многие утверждают: после "Двенадцати" поэтический дар был взят у Блока. Дорого он

заплатил.

Часто приводят биографы свидетельство Чуковского, который вспоминал, как признавался Блок в

наступившей глухоте: "Все звуки прекратились. Разве не слышите, что никаких звуков нет?" То была не

физическая, но поэтическая глухота к звукам бытия. Безнаказанно наслаждаться музыкой революции

оказывается нельзя.

Г.Иванов, младший современник Блока, хорошо его знавший, утверждал позднее:

"За создание "Двенадцати" Блок расплатился жизнью. Это не красивая фраза, а правда. Блок понял

ошибку "Двенадцати" и ужаснулся её непоправимости. Как внезапно очнувшийся лунатик, он упал с

высоты и разбился. В точном смысле слова он умер от "Двенадцати", как другие умирают от воспаления

лёгких или разрыва сердца".

Перед смертью поэт бредил об одном и том же: требовал отыскать все экземпляры поэмы и

уничтожить их.

8

Должно нам сказать и о тех литераторах, которые служили правде жизни, строго держась за истины

Православия.

Много ли их было? Не слишком. Среди больших поэтов, пожалуй, лишь один — К.Р. (Константин

Константинович Романов; 1858—1915). Одного стихотворения "Растворил я окно...", музыкально

оформленного Чайковским, достаточно было бы, чтобы понять, что талант первостатейный. Стихотворение

К.Р. "Умер бедняга в больнице военной" стало народной песней. А если народ воспринял как своё —

подлинность поэзии не может быть опровергнута ничем.

Расслабленности декадентов поэт противопоставил мужественность веры и духовную брань. В них

он видел возможность победы над соблазнами и напастями. Поэт хвал не к бегству от мира, а к одолению

горестей мира и только через такое одоление — к отрешению от земного ради небесного. И к победе над

всеми сомнениями и тяготами.

Вот чего не хватало многим "серебряным" художникам. Эгоцентрическому самоутверждению К.Р.

противопоставляет смиренное обращение к помощи Божией. Так может мыслить только православный

человек, сознающий, что без Бога он не может сделать ничего:

Научи меня, Боже, любить

Всем умом Тебя, всем помышленьем,

Чтоб и душу Тебе посвятить

И всю жизнь с каждым сердца биеньем.

Научи Ты меня соблюдать

Лишь Твою милосердную волю,

Научи никогда не роптать

На свою многотрудную долю.

Всех, которых пришёл искупить

Ты Своею Пречистою Кровью,

Бескорыстной, глубокой любовью

Научи меня, Боже, любить.

Рано постиг он, что заповеди Спасители он исполнит, только молитвенно испрашивая помощи

Божией.

Наслаждаясь красотой мира, поэт являет своё восхищение ею не как пантеистическое упоение, но

как благоговейное обращение к Творцу Вседержителю, когда всякое дыхание хвалит Господа.