Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Его влекла земля Востока, в которой запечатлелась тайна (и, может быть, разгадка) миротворения.

О путешествии на Восток в 1907 году он создал цикл путевых очерков под общим названием "Тень

птицы" (1907—1911). Так возник ряд зримых картин, виденных им в Константинополе, Палестине, Египте,

Ливане. Бунин посещает Святую Софию, пирамиды, Гроб Господень, святыни Галилеи... Он жаден до

впечатлений, он именно ради них стремится сюда. Позднее, уже в эмиграции, вспоминая эту поездку,

Бунин утверждал: "...совершал я своё первое дальнее странствие, брачное путешествие, бывшее вместе с

тем и паломничеством во Святую Землю Господа нашего Иисуса Христа" Так ли? Даже когда он идёт ко

Гробу Господню и поднимается к Голгофскому Кресту, он не паломник, но путешественник.

Сколькие русские люди стремились в Иерусалим земной, чтобы хоть в малой мере прикоснуться к

вечности, ощутить духовную причастность Иерусалиму Горнему. Вспомним, какая мощная жажда

духовная отразилась в письменных свидетельствах о посещении Святой Земли у Гоголя или

А.Н. Муравьёва. Бунин осязаемо достоверно передаёт свои душевные переживания, но не духовное

состояние. Его влечёт не вечность, но запечатленное вещественно время. Оно влечёт и прельщает. "Троя,

Скамандр, Холмы Ахиллеса — сколько прелести в этих звуках!" И для него оттого равно значимо всё, что

видит он, будь то земля пирамид или земля, по которой ступала нога Спасителя. Его влечёт любая религия,

несущая в себе образ древности. Его даже восхищает смешение религий в одном тесном пространстве —

они все для него несут долю истины, потому что каждая осуществлялась во времени и несёт в себе его

плоть.

В Святой Софии его не тревожит осквернение православной святыни, он равно восхищён

вошедшим под её своды исламом. Но и исламу он готов был противопоставить "простор небес, Любовь и

Весну", что отразилось в более раннем стихотворении "Айя-София" (1903—1906). Смешение вер — вот

чему он начинает предаваться всецело.

В эти особенно годы Бунин создаёт многие стихотворения на темы из Библии, Корана, буддийских

сказаний. У него всё — в смешении. Но сильнее влечёт его, кажется, Апокалипсис, которому он посвятил

несколько поэтических переложений отдельных мест. Все тексты, которые его привлекают, становятся для

него предметом поэтического вдохновения, поэтической медитации, но и отчасти любопытства. Его влечёт

тайна некая, которую он силится постигнуть, заворожённый глубиною её непостижимого смысла. Но тайна

ему никак не даётся, так как ему ближе мир зримый, влекущий своею доступною всем чувствам красотою.

Как поражает утончённость его в описании пейзажа!

Христианство всё более умаляется в творческом сознавании мира у Бунина. В конце концов, само

чувство одиночества, так остро характерное для Бунина, имеет ветхозаветную природу. Мы бы лишь

уточнили, что ветхозаветность стала у Бунина важной составляющей, но не целостным миросозерцанием.

Ветхозаветность — та основа, на которой развивался последующий отход Бунина от христианства.

Собственно, религиозность Бунина представляет причудливое сочетание ветхозаветности (а ислам так

близок) и пантеизма, который со временем обретал у писателя всё более буддийское преломление.

Бунин слишком хорошо видит материальную оболочку бытия, но она не позволяет ему видеть ту

глубину, которую скрывает под собой. Бунин зорок в отображении жизни, но он зорок ко внешнему. Ещё

критики-современники отмечали это и поражались зрительной образности бунинских произведений, в

которой трудно отыскать ему равного среди русских писателей. Бунин всегда воспитывал и изощрял своё

внимание именно на внешних приметах видимого мира, на изобилии их. Его всегда привлекают они сами

по себе, эти приметы, и он жадно охватывает взором -их все — и все эстетически преображает своим

видением мира. Порой у Бунина не человеческое, а какое-то звериное чутьё к миру. И всё это отражено в

его творчестве. Бунин делает отображённую жизнь плотно-материальной, зримо подробной во всех

деталях. Ему были близки в мировосприятии акмеисты (хотя он и далёк от подобных определений), его не

занимало символистское любопытство, оно для него пусто и ему чуждо.

Поэтому Бунин саму веру человека видит как своего рода бытовую подробность жизни персонажей.

Он не чувствует, например, духовной глубины таинства, но подмечает все бытовые подробности

соответствующего обряда.

И.А.Ильин, посвятивший Бунину обширное исследование, жёстко строг к писателю: "...искусство

Бунина по существу своему до-духовно". И это становится едва ли не важнейшей причиной того, что всё

больший, развивающийся со временем скептицизм в восприятии русской жизни видим мы у Бунина. Это

отпечатлелось прежде всего в центральном произведении писателя начала 1910-х годов — в повести

"Деревня", которую завершает приведённое здесь описание венчания. Название повести символично:

— Вот сами же говорите: Россия, Россия...

— ...Да она вся — деревня, на носу заруби себе это!