Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

его современниках-декадентах, но и в том же Горьком видится какое-то нездоровье, болезненность во

взаимоотношениях с окружающим миром. Говоря о душевном здоровье, мы вовсе не склонны, и не

должны, усматривать в том дюжинность и усреднённость натуры, как то порой понимается. Бунин

слишком недюжинная индивидуальность, глубокая и утончённо восприимчивая ко всему, особенно к

красоте мира. Красота и духовность для Бунина — одно.

Через красоту он и Бога стремится воспринять и познать. Кажется, красота для него одномерна, в

ней он не различает двойственности, она для него лишь отражение Божественного начала мира. Дьявол для

Бунина не может укрыться за внешней красотой, уворованной им. Где дьявол, там для Бунина всегда

уродство, как бы ни было оно эстетизировано внешне. Эстеты-декаденты для него — уроды, и он порой

ненавидит их. Для Бунина двойственность красоты своего рода болезнь; одна из причин, почему он так не

любил Достоевского.

Бунин естествен во всём. Все его переживания и душевные состояния — проявления естества. Он

естествен в своих раздумьях, в эстетическом освоении бытия, в осмыслении смерти и жизни, Творца и Его

творения. Это вовсе не значит, что он не знает страданий но и страдания его естественны, а не болезненны

— здесь будто парадокс. Он меру знает и стремится идти царским путём.

Свидетельство тому — сам образный строй его созданий. Слишком очевидно раскрывается это в

"Жизни Арсеньева" (1927-1937), его художественной автобиографии.

Конечно, Алексей Арсеньев — не Иван Бунин, это и на уровне имени отмечено. Но, если в своё

время Флобер имел основание сказать о героине романа "Мадам Бовари": "Эмма — это я", то Алексей

Арсеньев — в несравнимо большей мере именно Иван Бунин. "Жизнь Арсеньева" — книга не только и не

столько о внешних событиях, в разной степени (порою иносказательно) отражающих реальные события

жизни Бунина, но о внутреннем становлении человека, и прежде всего — о религиозном движении его

души.

Чувство Бога проявилось в душе Арсеньева-Бунина достаточно рано и своеобразно. Это чувство

изначально было близко пантеизму. Позднее оно определит религиозную эволюцию сознания писателя, но

пока это знак непроросшего семени, которое лежит до поры без видимого движения, определяя лишь

внешнее своеобразие миросозерцания. В "Жизни Арсеньева" отразилось то религиозное сознание, которое

являет собою смешение языческой стихии, индуистско-буддийских идей и христианской основы русского

православного бытия. Мир природы, мир натуры, мир естества, мир естественности... В природе

естественно всё, даже и смерть, через переживание мысли о которой (через догадки о бессмертии)

проходит всякий человек, неизбежно касаясь и мысли о Боге. Первое соприкосновение ребёнка с реальной

смертью рождает в нём глубочайшие духовные переживания.

Толстой, к которому Бунин испытывал всегда внутреннее тяготение (вплоть до того, что умер в

весьма близком возрасте, неосознанно, но и не случайно), утверждал: боязнь смерти — примета

извращающей человеческую натуру фальши, тогда как естественное существование завершается

естественным и концом, который воспринимается спокойно и красиво-равнодушно. Вот к чему Бунин

будет стремиться, ожидая конца. Это стремление рано укоренилось в нём. С раздумьями о смерти всегда

соседствуют думы о смысле жизни. В свой черёд приходит соблазн увидеть всё лишённым смысла.

Из сомнений герой находил выход именно через ощущение и осознание собственного

существования. Название произведению дано символическое: "Жизнь Арсеньева" — жизнь как высшая

ценность, как самодовлеющий смысл бытия. Но в вере ли совершается эта жизнь? Или — в натуральном

пантеизме?

Вера в Бога для Арсеньева, это "то высокое чувство, которое вложено в каждую душу и будет жить

вовеки, — чувство священнейшей законности возмездия, священнейшей необходимости конечного

торжества добра над злом и предельной беспощадности, с которым в свой срок зло карается. Это чувство

есть несомненная жажда Бога, есть вера в Него. В минуту осуществления Его торжества и Его праведной

кары оно повергает человека в сладкий ужас и трепет и разрешается бурей восторга как бы злорадного,

который есть на самом деле взрыв нашей высшей любви к Богу и к ближнему..."

Таким словам порадовался бы Иван Карамазов. Внешне эти слова могут вызвать и сочувствие, но

по внутреннем их осмыслении — должно сказать, что изначально герой Бунина несёт в себе зачаток

основанной на раздробленном сознании веры вне-христианской. Его Бог — Бог милующий, не карающий.

Возможно, в злорадстве мести — взрыв любви к Богу и ближнему... Так мы постепенно вынуждаемы

отмечать в понятиях героя "Жизни Арсеньева" знаково отразившиеся особенности миросозерцания самого

автора, намётки того, что позднее преобразует его религиозную устремлённость.

Эстетическое, не пережитое на религиозном уровне чувство постоянно вносит в душу человека