Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

плоть, как и плоть всего мира, едина с твоей, ибо твоё ощущение жизни есть ощущение любви, ибо всякое

страдание есть наше общее страдание, нарушающее нашу общую радость жизни, то есть ощущение друг

друга и всего сущего!".

Можно утверждать, что здесь писатель близок соборному сознанию. Но для него оно и опасно,

потому что легко может перейти в ощущение того потока, безлично длящегося потока бытия, который

влечёт его и влечением к которому он тяготится. В том он близок Толстому.

3

Завораживающее влечение выйти из цепи бытия, слиться с безличным — и нежелание, даже боязнь

того гениально передано Буниным в рассказе "Ночь" (1925). Этот рассказ — ключ к пониманию Бунина.

Гармония ночи рождает в человеке чувство счастья и тоски. И какой-то непонятной корысти.

"Откуда тоска? Из тайного чувства, что только во мне одном нет покоя — вечное тайное томление! — и нет

бездумности. Откуда корысть? Из жажды как-то использовать это счастье и даже эту самую тоску и жажду,

что-то создать из них... Но и тут тоска, Екклезиаст: "В будущие дни всё будет забыто. Нет памяти о

прежних людях. И любовь их, и ненависть, и ревность давно исчезли, и уже нет им участия ни в чём, что

делается под солнцем".

Наконец сошлись надежда на продления бытия в памяти — и пессимизм Екклесиаста. И пришла

тоска от осознания полного уничтожения бытия каждого человека и, значит, собственного —

невозвратимого исчезновения. Нет, мысль человеческая борется с этим, тянется к бессмертию. Человек

начинает ощущать свою протяжённую бесконечность. "У меня их нет, — ни начала, ни конца". Человек

начинает ощущать себя включённым в долгую, бесконечную цепь перевоплощений. Будда должен был

явиться в этих размышлениях как знак нехристианского мирочувствия. Как знак тяготения к безличности.

И явился.

Но ощущение причастности некоему потоку, цепи существований — есть признак выделенности,

индивидуальности, личностности. Эту выделенность свою он ощутил далеко в детстве, как Божие

благословение, переданное ему посланцем Создателя. В чём эта выделенность? В способности "особенно

сильно чувствовать не только своё время, но и чужое, прошлое, не только свою страну, своё племя, но и

другие, чужие, не только самого себя, но и прочих, — то есть, как принято говорить, способностью

перевоплощения и, кроме того, особенно живой и особенно образной (чувственной) Памятью".

Вновь — память. Всё движется по кругу. И эта память создаётся долгим, бесконечным опытом

существования в цепи своих предков. Способность к перевоплощению (художническому) в других даётся

опытом цепи перевоплощений бессчётных, рождается памятью об этих перевоплощениях. Он и в себе

самом уже пережил несколько перевоплощений, вот в этой, последней своей жизни. "За мою жизнь во мне

умерло несколько человек" — таково его самоощущение.

"Ничто не гибнет — только видоизменяется" — вот идея, которая рождает счастье осознания

бессмертия.

По Бунину — в человеке живёт либо безликое равнодушие к Цепи, либо осознание своей

выделенности личностной, рождающее стремление покинуть Цепь. И люди все делятся в зависимости от

того на две категории, "два разряда".

"В одном, огромном, — люди своего, определённого момента, житейского строительства, делания,

люди как бы почти без прошлого, без предков, верные звенья той Цепи, о которой говорит мудрость

Индии: что им до того, что так страшно ускользают в безграничность и начало и конец этой Цепи?"

Вот они, бунинские персонажи: вне истории, вне морали, вне памяти, в суетности. Какая им

история? Истинная история: движение к выходу из Цепи, но это внутренняя история человека. А вовне —

только суета. В редчайшие моменты могут они постигнуть своё положение и — ужаснуться, как ужаснулся

перед смертью господин из Сан-Франциско. Вот когда стал понятен его ужас. Знал ли уже о том сам Бунин

или только догадывался чутьём художника? Или узнал после? Именно в изображении таких людей был

особенно силён Бунин, показывающий течение бессобытийного хаотического потока бессмысленных

человеческих существований.

Но есть всё же иной, "сравнительно малый" разряд, в котором "не только не делатели, не строители,

а сущие разорители, уже познавшие тщету делания и строения, люди мечты, созерцания, удивления себе в

миру, люди умствования, уже втайне откликнувшиеся на древный зов "Выйди из Цепи!" — уже жаждущие

раствориться, исчезнуть во Всеедином, и вместе с тем ещё люто страждущие, тоскующие о всех тех ликах,

воплощениях, в коих пребывали они, особенно же — о каждом миге своего настоящего. Эти люди,

одарённые великим богатством восприятий, полученных ими от своих бесчисленных предшественников,

чувствующие бесконечно далёкие звенья Цепи, существа, дивно (и не в последний ли раз?) воскресившие в

своём лице свежесть и силу своего райского праотца, его телесности. Эти люди "райски чувственные" в