Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

жизнь, на смерть. Он прибегает к тем религиозным идеям, которые ему в данный момент ближе и нужнее.

Он может одновременно цитировать и Будду, и Христа, не находя различия между ними.

Будда повреждённость личности принял за самоприсущее ей всеобъемлющее свойство. Если же это

так, то надо освобождаться от личности. Если же это именно повреждённость — освобождаться нужно не

от личности, а от повреждённости её.

В христианстве мы обретаем освобождение личности от греховной повреждённости, следуя по пути

Спасителя, вслед за Ним. До Христа следовать таким путём было невозможно: его просто не существовало.

Будда, как человек, не мог указать этого пути. Христос открыл для всех этот путь именно полнотой Своей

Личности, Ипостаси, — и теперь не от личности своей должен освобождаться человек, а, напротив,

стремиться к полноте личности, к обожению.

То, что в буддизме разумеется как желание, есть проявление страстности в человеке. Освобождение

от страстей приводит к полноте личности, разорванной, раздробленной грехопадением.

Соединение с Богом совершается в нераздельном, но неслиянном единстве. У Бунина-Толстого

такое соединение мыслится как слиянное, как растворение личности в безликом Всеедином. Или в Вечной

Жизни. (Или в нирване?)

Человек — часть. Части нужно слиться с целым. Если это так, то невозможно говорить о свободе

человека, о его самостоятельном бытии. Вот где возникает множество новых проблем, которые Бунин

обходит стороной. Но они не могут не тревожить его бессознательно. Здесь скрытая причина бунинского:

Боже, оставь меня, не лишай меня моей свободы...

Окончательное восприятие смерти Толстого Буниным происходит в смешении несоединимого —

буддийских и евангельских понятий: "Кончился ещё и некий необыкновенный человеческий подвиг,

необыкновенная по своей силе, долготе и трудности борьба за то, что есть "освобождение", есть исход из

"Бывания в Вечное", говоря буддийскими словами, есть путь в "жизнь", говоря словами Евангелия".

Толстой, по Бунину, постоянно и "однообразно" рвётся из мира и "с одержимостью однообразия"

говорит о том постоянно. Вначале обрести полноту Я, затем отречься от неё. "Подчинение и потом опять

освобождение" — так повторяет Бунин вслед за Толстым, утверждая, что невозможно освободиться, если

не достигнута полнота подчинения желаниям Я, полнота жизни. Он в "Ночи" об этом писал (повторим и

мы): масса людей пребывает в состоянии неполноты жизни, безликости. Те, кто становятся личностью,

особенными от прочих, те и достигают возможности "освободиться".

Бунин переживает и терзается, ибо в его душе соединяются неразрывно счастье полноты бытия и

осознание необходимости выйти из этой полноты, из Бывания. Потому что: счастье — обман, соблазн

Мары. Оттого Бунин и всматривается в опыт Толстого: как тому удалось осуществить то, необходимость

чего он сознаёт, к чему тянется и чего никак не может принять окончательно. Всю жизнь Толстого, его

конфликты с женой, с семьёй, с людьми, с миром, с самим собою Бунин осмысляет через проблему

необходимости освобождения, выхода из мира, отвержения людей, этих обособленных Я, ради слияния с

безличным потоком, в котором нет обособлений.

Бунин пишет о полноте бытия у Толстого, и чувствуется, что это бунинское же свойство. Он пишет

о "сладострастии" Толстого и то же о себе: размышляет, опровергает, защищает от обвинений тех, кто не

может постигнуть по своей малости невместимо большое. Бунин пишет о толстовском ужасе смерти — и

значит о своём же нежелании выйти из Цепи. "Боже, оставь меня!" — не общий ли это вопль тех, кто

близок к выходу из Бывания?

Близкие к выходу — уже вне нормы. Они ненормальны, поэтому воспринимаются как

сумасшедшие. Бунин пристально всматривается в это сумасшествие Толстого, которое и самим Толстым

признавалось, и утверждает: это естественно, нормально для освобождающихся.

Бунин верно осмысляет толстовское критическое восприятие бытия в последний период творчества

(и своё собственное во многих произведениях?), его обличительную мощь: причина не в социальных

стремлениях, вовсе нет: "Если жизнь не бесконечна, то она просто бессмысленна; а если она бессмысленна,

то жить вовсе не стоит..."

Если жизнь бессмысленна, то она подменяется суетой, суетностью, страданием. А это — от

желаний. А желание — свойство личности. Освобождение человека ради бесконечности есть освобождение

от личности. Бунин повторяет это однообразно, как избранный. Он не хочет сделать вывода об

освобождении от греховной повреждённости. Он не знает, как и Толстой, не хочет знать первородного

греха.

Бунин признаёт с состраданием: "От всех чувств и от всех мечтаний осталось теперь, на исходе

жизни, одно: "Помоги, Отец! Ненавижу свою поганую плоть, ненавижу себя (телесного)... Всю ночь не

спал. Сердце болит, не переставая. Молился, чтобы Он избавил меня от этой жизни... Отец, покори, изгони,

уничтожь поганую плоть. Помоги, Отец!"