Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Выход один: обратиться духовно к Промыслу, о нём вспомнить. По сути, Нержин, центральный

персонаж романа, отрекаясь от благополучия "шарашки" и обрекая себя на более глубокие круги лагерного

ада, это и совершает: отдаёт себя воле промыслительной. Автор лишь намекает на эту важнейшую мысль,

но у него иная забота: о более злободневном, быть может, для времени написания романа. Надо ведь было

и сознавать: открыто бороться с тем же Сталиным (и с его наследниками) невозможно. Но что делать?

Промысл ждёт от человека проявления его воли. Нельзя бездейственно ждать, когда всё рухнет само собой.

Но что делать?

Солженицын предложил тогда разумный компромисс: жить не по лжи. То есть от правды не

отрекаться ни при каких условиях. Такова программа писателя.

Он не прибавил лишь: так Бог велит. Ведь для безбожного общества в основном говорил. А

недоговорённость осталась на все времена.

Чтобы жить не по лжи, надо вызнать эту ложь.

Осмысление коммунистической идеи — одна из центральных задач в творчестве Солженицына.

Ему важна и сама идея, и её носители. Впрочем, верящих в чистоту и подлинность идеологии немного.

Большинство присасываются к ней, каждый по собственной корысти.

Даже Сталин. Его интерес в истории — упрочение идеи своего величия. А попросту банальное

самоутверждение натуры, изначально придавленной ощущением некоей неполноценности себя в жизни.

Сталин живёт у Солженицына в измышленном мире, мало имеющем общего с реальностью.

Сталин паразитирует на созданной не без его участия системе. Таковы же и иные коммунисты. Их

много у Солженицына, самым же мерзким из всех можно, пожалуй, признать даже не чекистов, от

министра до простого надзирателя, а Русанова в повести "Раковый корпус". Эта система успешно

выращивала моральных уродов, даже если они пребывали вне главной заразы.

Впрочем, идейные коммунисты не могли не понимать необходимости дать вместо храма Божия

какую-то замену для проявления религиозной потребности в человеке, да и нравственность укрепить тем.

Поэтому Рубин, пребывая в своей шарашке, составляет величественный проект нового храмового

строительства. В его построениях не только Христа нет, но и абстрактного культа быть не может: всё

омертвлено до предела в расчёте на одну лишь обрядовую сторону и строгую нормативность. Вот

"религия" коммунистической идеологии. Можно ещё проводить аналогии с различными идеями авторов

всевозможных утопий, но не лучше ли признать, что зачатки этих идей осуществлялись в практике

советской жизни. Недаром же неосуществлённый Дворец советов был замыслен на месте разрушенного

Храма Христа Спасителя. Недаром же и дворец культуры московского автозавода возвёлся на месте

уничтоженного Симонова монастыря. И недаром мёртвая обрядовость создавалась для различных

советских мероприятий.

О причине уже много раз говорилось, есть о том и у Солженицына в словах Нержина: "Ведь весь и

всякий социализм — это какая-то карикатура на Евангелие".

Обстоятельства влияли на судьбу человека, но не на основу характера: её определяли некие

глубинные свойства натуры. Так утверждает писатель ту истину, которая открылась ему через тяготы

выпавших испытаний (а христианство всегда знало): граница между добром и злом проходит через сердце

человека.

Выходит, участь стать Сталиным, выпавшая одному человеку, могла едва ли не каждым быть

выбрана: по внутреннему тяготению. Даже если обстоятельства не помогли реализовать то, к чему

склонность живёт, Сталина в себе необходимо подавлять. И жить не по лжи.

Но есть ли у Солженицына в его художественных произведениях какое-то начало, несущее в себе

полноту православной Истины?

Пора осмыслить изображение народа и понимание проблемы народа писателем. Ибо где ещё искать

это религиозное начало? Достоевский утверждал: русский народ — богоносец. А Солженицын?

А Солженицын считает, что судить о народе должно именно по свойствам тех человеков, из

которых народ составляется. Вот один из них — дворник Спиридон (тот, что на голову Сталина, и

собственную, и ещё миллиона соотечественников бомбу призывал).

В Спиридоне действует некая стихийная нравственность. Но какова её природа и питающий

источник во все времена? Сказать, что она просто сложилась на протяжении многих веков существования

народа, — значило бы оказаться в полушаге от марксизма. А если признать, что она религиозна по природе,

что именно Православие на протяжении этих веков не давало ей засохнуть и отмереть, то надо и сказать,

что вне веры всё очень скоро рухнет, задерживаясь по инерции у того поколения, которое ещё ухватило

остатки веры от отцов. Кажется, автор уповает на некое непогрешимое нравственное чувство, какое живёт

в том же Спиридоне: "Он был уверен, что видит, слышит, обоняет и понимает всё — неоплошно". Но это