Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

с несомненностью раскрывают православность новых воззрений его на мир. Православный Зайцев

начинается с этих именно рассказов, вошедших в сборник "Улица св. Николая. Рассказы 1918—1921

годов", выпущенный уже в Берлине в 1923 году. Лучшие из них — "Душа", "Улица св. Николая",

"Уединение", "Белый свет".

Та прежняя склонность к примирению с жизнью, которая и прежде была заметной у Зайцева, теперь

обретает опору новую, и истинную. Это в творчестве отразилось слишком заметно.

Позднее, в автобиографической заметке "О себе" (1943), Зайцев говорит прямо: "Странным образом

революция, которую я всегда остро ненавидел, на писании моём отозвалась неплохо. Страдания и

потрясения, ею вызванные, не во мне одном вызвали религиозный подъём. Удивительного в этом нет.

Хаосу, крови и безобразию противостоит гармония и свет Евангелия, Церкви. (Само богослужение есть

величайший лад, строй, облик космоса.) Как же человеку не тянуться к свету? Это из жизни души. Из

жизни же чисто художнической: если бы сквозь революцию я не прошёл, то, изжив раннюю свою манеру,

возможно, погрузился бы ещё сильней в тургеневско-чеховскую стихию. Тут угрожало бы "повторение

пройденного".

Не пройдем мимо последнего признания: писатель сознавал своё усугубляющееся положение

эпигона в литературе, в котором и внешняя манера — недолгая подмога. Оригинальность художественного

творчества определяется глубиной постижения жизни, а глубина даётся только духовному взору. Мера же

духовности поверяется во многом мерой постижения и приятия Промысла. Вот что писал о том сам Зайцев

("О себе"):

"Вижу суровый жребий, Промыслом мне назначенный. Но приемлю его начисто, ибо верю, что всё

происходит не напрасно, планы и чертежи жизней наших вычерчены не зря и для нашего же блага. А самим

нам — не судить о них, а принимать беспрекословно".

Испытания многих и ломают, тех прежде всего, кто эту истину не постиг. На что опереться

человеку? Вот на неё единственно. (Попутно заметим, что слова о промыслительных планах и чертежах

сразу заставляют вспомнить "Пути небесные" Шмелёва, — не обсуждали ли оба писателя это в личном

общении?)

Свой новый опыт Зайцев отображает в произведениях эмигрантских лет. В 1923 году появляется

роман "Золотой узор", о котором сам автор писал так ("О себе"): "То религиозное настроение, которое

смутно проявлялось и ранее, в ударах же революции возросшее особенно, продолжало укрепляться. Первой

крупной вещью в эмиграции был роман "Золотой узор". Он полон откликов "Ада" жизни тогдашней. В нём

довольно ясна религиозно-философская подоплёка — некий суд и над революцией и над тем складом

жизни, теми людьми, кто от неё пострадал. Это одновременно и осуждение и покаяние — признание вины".

Признание вины... Редчайшее для эмиграции.

Многое в романе автобиографично, что и вообще свойственно творчеству Зайцева. Важно, что

роман можно рассматривать как знаковую систему, выразившую трагический опыт души человеческой в

предреволюционные и революционные годы. Все персонажи романа — вся Россия — оказались перед

страшным выбором. Многие выбрали путь бесовский. Но и те, кто отверг участь стать зверем, оказались

перед новым выбором: впасть ли в отчаяние или удержаться на краю этой пропасти. Автор ясно

определяет, что единственно может противостоять новому разъединению: сознательное приятие Креста.

Вновь тот же знак помогает отделить познавших Истину от растерявшихся в жизни.

Кульминацией всех событий романа стала сцена несения креста родителями на могилу

расстрелянного чекистами сына.

Напряжённая лирическая проза, ясно ритмичная, передаёт трагический пафос религиозного

состояния женщины, приемлющей крест и готовой к несению искупительных страстей (страданий).

Души людей тревожит вопрос о судьбах мира, судьбах христианства. Через страдания они обретают

уверенность. Несомненно, собственная непоколебимая убеждённость Зайцева отпечатлелась в словах

просветлённого испытаниями героя романа: "То, что произошло с Россией, с нами — не случайно.

Поистине, и мы, и все пожали лишь своё, нами же и посеянное. Россия несёт кару искупления так же, как и

мы с тобой. Её дитя убили — небережённое русское дитя распинают и сейчас. Не надо жалеть о

прошедшем. Столько грешного и недостойного в нём!

...Мы на чужбине, и надолго (а в Россию верю!). И мы столько видели, и столько пережили, столько

настрадались. Нам предстоит жить и бороться, утверждая наше. И сейчас особенно я знаю, да, важнейшее

для нас есть общий знак — креста, наученности, самоуглубления".

Знак Креста — знаменует веру в Промысл Божий. Отныне Зайцев с ним — навсегда.

О нелёгкой доле эмигрантов Зайцев поведал в романе "Дом в Пасси" (1933).

В небольшом доме соединились судьбы многих, слишком несходных характерами людей. Но

единит их общность ощущения чужбины, человеческие симпатии, память об оставленной родине. Здесь