Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

идеалисты-одиночки. Не начал ли и сам Максимов ощущать себя таким одиночкой в стаде лицемеров со

звериным оскалом?

Роман "Звезда адмирала Колчака" даёт полное представление об историософии Владимира

Максимова и отражает его крайний пессимизм во взглядах на судьбу России.

Автор взял эпиграфом к своему созданию слова Толстого из "Войны и мира": "Всё совершилось не

по воле Наполеона, не Александра Первого, не Кутузова, а по воле Божьей". Можно было бы и короче: "Не

нашим умом, а Божьим судом". Но всё же нельзя вполне отождествлять исторические концепции Толстого

и Максимова, ибо для последнего несомненно: история творится волей Промысла, тогда как для Толстого

понятия Промысла не существовало, а под Божиим судом он разумел некие непознаваемые законы,

делающие любого человека рабом непостижимого по целям своим потока исторических событий.

Правда, и у Максимова взгляд на роль личности в истории кажется весьма близким толстовскому.

Но это лишь внешнее сходство с толстовским воззрением на ход исторических событий. Для него не

безликие "законы" движут историю, но личная целенаправленная Воля, цели которой человек может и не

постигнуть в полноте, но осмысление которой необходимо для него, поскольку от этого зависит его судьба

в его целостном бытии. Чья это Воля?

Максимов с неменьшим успехом мог бы взять и иной эпиграф для своего романа: "Мне отмщение,

Аз воздам". Этот роман есть повествование о том ряде преступлений, подлости и предательств, которые

привели к гибели одного из благороднейших людей России, адмирала Колчака, и о возмездии за то.

Скрупулёзно перечисляет он тех, на ком лежит та или иная доля вины в свершившейся трагедии (начиная с

самого Ленина), и показывает, какая кара ожидала их впоследствии.

В то время, когда вся русская диссиденствующая интеллигенция упражняла своё политическое

благородство, возмущаясь событиями августа 1968 года в Чехословакии, Максимову достало мужества

указать, что это есть историческое возмездие за предательство, совершённое чуть менее полувека перед тем

в далёкой Сибири.

"Его предали подло и унизительно, предали за кучку золота, предали люди, которым он безоглядно

доверился. Что ж, матерь городов славянских, златоглавая Прага, теперь ты пожинаешь плоды своего

тогдашнего предательства. Пусть же помнят правители и народы, какой ценой расплачиваются потомки за

их легкомысленный флирт с дьяволом!"

Вот назван тот, чья воля двигала всеми этими людьми. Не слепая стихия, не невнятные "законы" —

дьявольская воля направляла видимые силы зла. Божие же дело — отмщение. Так осмысляет историю

Максимов.

Но и Богу, и человеку отведена в истории, как считает писатель лишь пассивная роль: Бог

устраняется Своею волею, человек слепо следует в своих действиях дьявольскому замыслу.

Автор показывает неисчислимые подлости, совершаемые людьми часто даже и не из корыстных

интересов, а просто без всякого смысла, ради самого зла, хотя они и не сознают того, как не сознают самой

сатанинской природы этого зла.

Но ведь вера говорит нам: даже Божье промыслительное попущение злу совершается ради

конечного блага человека, ради единого на потребу. Ничего о том нет у Максимова, хотя он и утверждает

выбором эпиграфа: всё совершается по воле Божией. Так неужели торжество зла со всеобщей гибелью —

цель той воли? Ясного ответа писатель не даёт.

Он лишь пристально вглядывается во зло. Оно многолико. Авторский сарказм настигает и

самодовольную Америку, и цивилизованных европейцев, да и собственных русских не слишком щадит.

В мире действует злая воля. Те же, кто мог бы служить добру, воли лишены. Таков, в

представлении автора, и последний Император, наделённый многими добродетелями, но безвольный

человек. И дело не в личности самого Царя, но в исчерпанности внутренних возможностей монархии. Ибо

вся история России завершается. А коли так, то и оставляет как бы русского человека Божий Промысл.

Отступился Бог от человека? Или даже от народа всего?

Некий старый сапожник показывает одному из персонажей, солдату Егорычеву, полученную им в

дар от какого-то зэка особую "икону". Важно: икону — как она именуется и автором, и персонажем.

Своеобразная то была икона, помогающая, по слову сапожника, от всех бед, — "кусок закопчённой

фанеры, на которой чьей-то рукой выжжено было одно-единственное слово <...> — и слово срамное.

С этим словом Егорычев и прожил всю остальную жизнь.

Если вдуматься в шокирующую грубость той "мудрости", то она заключает в себе не что иное, как

теплохладность, вознесённую на уровень главного закона жизни.

Что скажет Господь тому, кто устроил жизнь по тому закону? Это известно: "извергну тебя из уст

Моих" (Откр. 3,16).

Такова ли судьба народа?

Такова ли судьба и человечества вообще, когда уничтожит последний самого себя, а сатана

возликует о своей победе?

Кажется, всё в романе стянулось к вопросу, который задаёт себе один из персонажей: "К