Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

архимандрита) Игнатия (Брянчанинова), разделяемое, предположительно, и Оптинским старцем Макарием.

Важнейшая мысль святителя о книге Гоголя: "Она издаёт из себя и свет и тьму" — должна быть осмыслена

без предвзятости.

Тьма у Гоголя в "Выбранных местах..." не в ошибках мировоззрения, но в самом часто

экзальтированно-возвышенном тоне, от какого писатель так и не смог избавиться и какой способен самое

правильное содержание исказить, отдалить от Православия даже. Гоголевская восторженность тона идёт от

претензии на духовное учительство всего народа, которому он нарочито стремится указать средства к

спасению.

Если гоголевский смех проистекал часто из духа уныния, то гоголевское учительство нередко

порождалось духом иной страсти — любоначалия. Ощущение собственного избранничества владело

Гоголем издавна. В моменты духовного перелома оно в нём лишь усиливалось.

Периоды духовного подъёма (вспомним еще раз предупреждения Святых Отцов) опасны: человека

подстерегает прелесть, распознать которую неопытной душе трудно. Можно утверждать, что Гоголь

отчасти именно прелести был подвержен.

Но довольно о тьме.

Всё же свет "Выбранных мест..." одолевает тьму. Гоголь создал поистине великую книгу, какою

может гордиться русская литература. В своём труде автор далеко превзошёл многие и многие умы, ему

современные, в попытке решения острейших вопросов русского бытия. Труд Гоголя может обнаружить

многие несовершенства рядом с творениями великих Отцов Церкви — но не гордецам прогресса было

презрительно морщиться и возмущаться: по их бессилию постигнуть новизну и глубину многих поднятых

писателем вопросов. В сопоставлении со Святыми Отцами (а этой мерою, несомненно, и пользовался

святитель Игнатий) кто не уязвим? Но совершенно иною предстаёт фигура Гоголя, если мы сменим

систему критериев и соотношений.

Нужно согласиться также с о. Василием Зеньковским, что книга Гоголя ещё не составляет

изложения целостного мировоззрения, ибо мировоззрение автора "Выбранных мест..." лишь

вырабатывалось, отчего и дал он лишь черновой набросок скорее, нежели законченную систему взглядов.

Впечатление целостности придаёт книге не системная структура, но неизменность основного духовного

стремления автора, о чём бы он ни писал в каждом конкретном случае. Это духовное стремление есть

стремление любви к Богу, о какой сам писатель прекрасно сказал, начиная своё "Правило жития в мире":

"Начало, корень и утверждение всему есть любовь к Богу. Но у нас это начало в конце, и мы всё,

что ни есть в мире, любим больше, нежели Бога. Любить Бога следует так, чтобы всё другое, кроме Него,

считалось второстепенным и не главным, чтобы законы Его были выше для нас всех постановлений

человеческих, Его советы выше всех советов, чтобы огорчить Его считалось гораздо важнейшим, чем

огорчить какого-нибудь человека".

Вот основа всего пафоса "Выбранных мест..."

Для любого суждения, для любой оценки Гоголь устанавливает единый критерий, и этим критерием

определяется пафос "Выбранных мест..." вообще:

"Кто с Богом, тот глядит светло вперёд и есть уже в настоящем творец блистающего будущего".

Православной Церкви посвящены, быть может, лучшие и вдохновеннейшие строки "Выбранных

мест..." — и каждое суждение писателя становится драгоценным для нас.

Соблазнённая эвдемоническая западная культура утверждает: человек создан для счастья. Гоголь

отрезвляюще отвергает этот постулат:

"...Призваны в мир мы вовсе не для праздников и пирований. На битвы мы сюда призваны;

праздновать же победу будем там. <..>Всех нас озирает свыше Небесный Полководец, и ни малейшее

наше дело не ускользает от Его взора".

Не мог миновать Гоголь и проблемы просвещения, соблазн которого сильно задел русское

общество, как мы помним, еще в XVIII столетии. Как истинно православный человек, автор "Выбранных

мест..." проблему эту осмысляет по-православному: человека просвещает только Свет Христов.

Значительная часть книги посвящена проблеме, которая не могла не тревожить Гоголя как

художника. Он размышляет о литературе, об искусстве, и эти его размышления можно назвать апологией

искусства.

Главную опасность искусства он видит в праздном слове:

"Опасно шутить писателю со словом. Слово гнило да не исходит из уст ваших!".

В этом опирается он не только на учение Евангелия (Мф. 12,36—37), но и на собственный

мучительный опыт.

Гоголь в искусстве видит теперь также служение — служение Христу и ничто более. Идея

пророческого преображения мира им теперь оставлена. В "Выбранных местах..." автор формулирует

важнейшую свою идею, в которой отпечатлелось гоголевское видение искусства (хотя конкретно он

сопрягает её с размышлением о театре): человеку необходима "незримая ступень к христианству" и

таковою может стать именно искусство. Должно стать. Иначе ему не избежать праздномыслия и

празднословия.