Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

не замечая, совершил грубую подмену понятий. По мысли Белинского выходит, что в церковной мудрости

(она представляет для него невообразимую смесь из мистицизма, пиэтизма и аскетизма) нет ни разумности,

ни любви к человеку, ни истинного света знания, ни сочувственного желания обеспечить человеку

житейскую устроенность в земном мире. Повторим ещё раз: Церковь видит зло в сотворении из этих

понятий и стремлений кумира вне их связи с Творцом и верой в Него, и вовсе не отвергает их

относительную ценность. Именно в Церкви, в этом мистическом Теле Христовом, они, эти понятия,

обретают свою сакральную ценность — обезбоженные же, становятся вехами на пути к гибели. Белинский

легко разделяет молитву и пробуждение чувства человеческого достоинства. Но именно в стремлении

духовно соединиться с Богом — через веру, через молитву — человек только и может сознать своё

подлинное достоинство как образ и подобие Божие.

Можно утверждать, что сумбур взглядов Белинского есть результат его недомыслия и невежества в

вопросах веры. Достаточно сильный и неординарный ум, здесь он не мыслит, а пользуется

заимствованными на стороне шаблонами.

Неистовый критик совершает бездумную рациональную операцию: он отлучает Церковь от Христа

(или Христа от Церкви — для него безразлично), то есть разделяет нераздельное. При этом Белинский

взирает на Христа как на первого революционера, и только с революционным учением сопрягает понятие

спасения.

Особенно усердствует Белинский в нападках на Православную Церковь, на отечественное

духовенство. В своей ненависти к "попам, архиереям, митрополитам, патриархам" он готов примириться

даже с католическим духовенством, которое, по его убеждению, "когда-то было чем-то", тогда как

православное "никогда ничем не было, кроме как слугою и рабом светской власти". Попутно оппонент

Гоголя отрицает всякое признание за русским народом хоть какой-то религиозности.

Вот важнейшие идеи Белинского — некоторые другие, попутно высказанные, не стоят особого

внимания.

Неистовый ругатель не заметил, что ответ ему содержится уже в "Выбранных местах...". Но не в

Белинском дело, а в самом комплексе высказанных им идей. Признавая несовершенство собственного

труда, Гоголь никогда не мог согласиться с тем искажением истины, с надругательством над истиной,

какие допустил Белинский. В "Выбранных местах..." писатель указывал на обычную беду многих

образованных людей, берущихся судить о русской жизни: они не знали России: "Велико незнанье России

посреди России". К Белинскому можно бы отнести ядовитое замечание Лескова: подобные люди судят о

народе по разговорам с петербургскими извозчиками.

Белинский пользуется плодами мудрости мира сего, разумения человеческого (собственного,

вольтеровского... и неважно, чьего ещё) — такая мудрость и подвержена односторонности гордыни. Гоголь

опирается всегда на Писание, на Святых Отцов — и эта премудрость не может быть односторонней. Когда

человек придумает что-то сам, он всегда близок к соблазну погордиться собою. Когда он пользуется

мудростью, которую он признаёт выше себя, он тем являет собственное смирение. Метод Гоголя прост: вот

есть некая истина, открытая нам благодать — давайте-ка посмотрим, как можно приложить её к нашей

жизни. Если он и гордится, то не тем, как сам мудр и во всём прав, а своей избранностью передавать людям

истину высшую. Разница несомненная.

Гоголю было что возразить на неистовые обвинения. В августе 1847 года он делает наброски

ответного письма, в котором по пунктам разбивает все основные заблуждения Белинского.

Гоголь не останавливает своего внимательного взора на поверхности явления. Если бы причина

всех заблуждений была только в невежестве, то прав бы оказался любой сторонник стремления к полному

рассудочному знанию, к насыщению знанием как единственным средством к истинному пониманию сути

вещей. Гоголь же узревает причину глубоко внутреннюю: материалистическое атеистическое сознание,

желающее негодными средствами, внешними воздействиями избыть мировое зло. Поэтому-то он и

утверждает, возражая Белинскому, самую задушевную свою мысль: "Вы говорите, что Россия долго и

напрасно молилась. Нет, Россия молилась не напрасно. Когда она молилась, то она спасалась".

Белинский воздвигал, стремился воздвигнуть здание общественного благоденствия по

человеческому разумению, но — выкрикивая своему оппоненту: "Взгляните себе под ноги — ведь вы

стоите над бездною!" — не сознавал, что бездна готова развернуться под ногами именно у него; и к этой

бездне, движимый самыми благородными побуждениями, он толкал Россию.

Белинский предстает поистине трагической фигурой, но это не умаляет зла, какому он объективно

служил, отстаивая свои внешне благородные идеи. Не просто служил — жизнью оплатил их утверждение.