Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

Трагизм проблемы в том и состоит, что люди, подобные Белинскому, — были нравственно высоки,

чисты совестью. Как часто именно это мы возводим в абсолют — ту убеждённость, которая на обыденном

уровне примелькалась расхожей истиной: был бы человек хороший... Вот трагедия: хорошие люди с чистой

совестью жертвовали жизнью во имя сатанинского дела. Позже им на смену придут Нечаевы и прочие бесы

русской революции. Пока же они горят верой в правду своей борьбы.

"Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает"(Мф. 12, 30),—

так Спаситель установил то разделение, при котором по одну сторону оказываются и благородный

Белинский, и нравственный урод Нечаев. Критерий один: они не с Христом, они — против Христа.

Должно об этом помнить, чтобы не судить, а уметь избегать подобных заблуждений. И уметь верно

испытывать на истинность любое благородное стремление любой эпохи.

Белинский сумел увлечь и заразить многих своими заблуждениями. Вообще с этого противостояния

Гоголя и Белинского наметилось отчетливо разделение двух направлений в отечественной словесности:

духовного и революционно-разрушающего. Да, Гоголь сумел круто повернуть всю русскую литературу —

и не без его воздействия даже революционное направление обретает в ней свойство религиозного

служения. И именно Белинский эту "религию" окончательно обезбожил. Сверхличные же ценности, когда

они возводятся на песке, рухнут неизбежно.

По разного рода причинам Гоголь не отправил неистовому критику своего ответа, ограничившись

посланием кратким и смиренным.

9

Гоголь всё более сознаёт, что многие прежние выводы его собственного разума часто были и

поверхностны, и ложны. Когда он ставит перед собой зеркало евангельской и святоотеческой мудрости, то

в нем всё высвечивается внутренним светом по-особому, не так, как представлялось в свете земного знания

и понимания. "Свет Христов просвещает всех!"

И он всё более стремится вникнуть в мудрость святоотеческих творений, признаваясь в одном из

писем, что "после всякого та1 кого чтения становится яснее взгляд на Евангелие, и многие места в нём

становятся доступнее".

Небесную мудрость стремится почерпнуть Гоголь и в живом общении с истинными духовидцами.

Духовная важность общения Гоголя с Оптинскими старцами, прежде всего со старцем Макарием,

переоценённою быть не может. Многажды посещал Гоголь Троице-Сергиеву Лавру, припадая к мощам

преподобного Сергия. Круг общения Гоголя с духовными наставниками русского народа был необычайно

широк: от святителя Иннокентия (Борисова) и Оптинских старцев до многих безвестных нам сельских

священников. Особенно плодотворно воздействовал на душу писателя о. Матфей Константиновский.

Можно предположить, что последние годы Гоголь провёл в борении между желанием удалиться от

всего мирского и долгом писательского служения. Над душою Гоголя, несомненно, тяготел долг замысла

"Мёртвых душ". Но недаром же старец Макарий не благословлял Гоголя на иноческий подвиг: ведь это

означало несомненное оставление художественного творчества. Но отпустил бы замысел? Сумел бы Гоголь

в душевном борении победить его? Трагический конец жизни Гоголя даёт возможность предположить, что

внутренняя борьба при любом исходе была неподсильна Гоголю. Каждому художнику знакомо это

состояние отягощенности художественным долгом.

А ведь намечался уже и иной путь того же писательского служения, иная сфера приложения

художественного дара: Гоголь пробовал себя как духовный писатель, трудясь над "Размышлениями о

Божественной Литургии", семь лет слагая это единственное в своем роде творение русской классической

литературы (сочинения церковных писателей дело особое), но так и не доведя его до конечного

совершенства.

Не был ли он слишком жесток к себе, налагая на душу свою иго постоянной памяти о "Мертвых

душах"? Не в этой ли внутренней борьбе изнемог он душевно, так что под конец в нём не оставалось силы

и желания жить?

Оптинский иеромонах Евфимий писал:

"Трудно представить человеку непосвященному всю бездну сердечного горя и муки, которую узрел

под ногами своими Гоголь, когда вновь открылись затуманенные его духовные очи, и он ясно, лицом к

лицу, увидал, что бездна эта выкопана его собственными руками, что в нее уже погружены многие, им, его

дарованием соблазненные люди и что сам он стремится в ту же бездну, очертя свою бедную голову... Кто

изобразит всю силу происшедшей отсюда душевной борьбы писателя и с самим собою, и с тем внутренним

его врагом, который извратил божественный талант и направил его на свои разрушительные цели? Но

борьба эта для Гоголя была победоносна, и он, насмерть израненный боец, с честью вышел из нее в царство

незаходимого Света, искупив свой грех покаянием, злоречием мира и тесным соединением со спасающею

Церковию".

Мирское чувство заставляет нас сожалеть, что, занимаясь устроением собственной души, Гоголь