Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература

практичнее, нежели устремлённые к неземным сокровищам славянофилы. Этот конфликт выявился с

самого начала: недаром убеждённый западник Б.Н. Чичерин с оттенком иронии отозвался о хомяковском

призыве к покаянию: "Но нужна была совершенно детская вера в спасительную силу молитвы и исповеди,

для того, чтобы вообразить себе, что народ может в одно прекрасное утро покаяться, сбросить с себя все

грехи и затем встать обновлённым и разить врагов вручённым ему Божьим мечом".

Суждение, достойное осмысления.

В одночасье ничто не свершается. Хомяков не был столь наивен. Но он с детской верой следовал

заповеди из Нагорной проповеди: "Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все

приложится вам" (Мф. 6, 33).

Всё — то есть буквально всё, чем озабочено житейское попечение. Для очистительного покаяния

ради Царства Небесного и впрямь нужна вера, и вера именно детская (прав Чичерин): ибо о том говорил

Спаситель (Мф. 18, 3).

Трезвые же и практичные деятели западнического толка веры не имели, смотрели на детские

призывы "по-взрослому", свысока, оттого покаяние "в грош не ставили", и каяться не собирались. Да и

приятную склонность в себе лелеяли: отыскать виновных на стороне, — в порядках самодержавно-

крепостнической России. Так что и каяться было им как бы не в чем. Разве в одном: в недостаточной

борьбе с внешними обстоятельствами. Но и тут виноватыми оказывались скорее те, кто вместо борьбы

помышлял о покаянии и молитве. Вспомним обвинение Белинским Гоголя: именно за то и обличал

праведный критик изменника-писателя.

Первые же столкновения славянофилов с западниками прояснили важную гносеологическую

проблему. Человеку даны два уровня постижения бытия: уровень эмпирического знания, обобщаемого и

осмысляемого наукой, и уровень откровения, обретаемого верой. Просветительская мысль,

противопоставляя оба уровня (хотя приоритет в том не ей принадлежит), истинным признавала лишь

уровень научного мышления. Все противоречия были бы сняты, если за наукой признать ограниченность

сферы её деятельности, её возможностей. В таком качестве наука признаётся религиозной мыслью как

необходимая и полезная (вспомним взгляды русских просветителей Ломоносова и Болотова). Но наука

нередко претендует на обладание полнотой истины (пусть даже не в настоящем, но необозримом будущем),

вовсе отказывая в том вере, объявляя истины духовные косными, реакционными, считая их следствием

непросвещённого сознания, следствием своекорыстной религиозной ненависти к прогрессу.

Мудрость мира сего активно утверждала себя в воззрениях западников, и трудно было бороться с

ней детской вере.

А веры у западников нет, и потому все просвещенные умы считают себя вправе высокомерно

отзываться даже о великих подвигах веры (а может, в глубине души сознают ущербность собственного

безверия и высокомерием своим мстят, мелко мстят имеющим то, чем сами обделены?).

Хомяков писал о свойствах и границах рационального познания так:

"Грубый и ограниченный разум, ослеплённый порочностью развращённой воли, не видит и не

может видеть Бога. Он Богу внешен, как зло, которому он рабствует. Его веренье есть не более как

логическое мнение и никогда не может стать верою, хотя нередко и присваивает себе её название. Веренье

превращается в веру и становится внутренним движением к Самому Богу только через святость, по

благодати Животворящего Духа, Источника святости".

Говоря о веренье, Хомяков имеет в виду то, на чём основывается всякое научное знание (в том и

курьёзность такого знания), принятие без доказательств некоторых аксиом, на которых строится всякая

научная теория.

Человек чаще приземлён в своих повседневных стремлениях, и западнический тип мышления

многих более устраивает, поскольку он внешне практичнее. Славянофилы же представлялись многим

слишком далёкими от реальной жизни.

Западники оказались практичнее и в исторической действительности, совершая движение к

прогрессу и цивилизации. Но западническое историческое движение — это та историческая суета, которую

Пушкин пророчески противопоставил как неистинную истории подлинной. Эта история совершалась на

Руси подвигами веры, тем стяжанием духовной энергии, какое вершилось вне исторической суеты и

наперекор суете. Ослабление, оскудение веры привело Россию к трагическим итогам.

И о том было сказано:

"Но Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?" (Лк. 18,8).

Само же положение славянофилов окрашено в трагические тона: будучи соучастниками культуры

эвдемонической, они стремились творить не только личное (что всегда возможно), но и общественное

бытие по законам сотериологической культуры. Они стремились возвратиться не в Древнюю, но в Святую

Русь: когда спасение души сознавалось всем народом как цель земного бытия.

3