Веревочная баллада. Великий Лис

Лесли повернулась к Илии, улыбнулась и пожала плечами, выражая, что не противится. Король кивнул, выказав согласие. Оркелуз подхватил золотую розу с красной подушки в руках герольда и направился к шатрам. За перегородкой ристалища, ближе всех к проходу, стояли доброволицы Фонда Белого Сердца. Оркелуз протиснулся к Ренаре, протянул ей руку и задал вопрос. Ренара, поколебавшись, сделала короткий реверанс и вложила свою ладонь в его. Он вывел девушку на ристалище перед королевской трибуной и повернулся к Ренаре, чтобы прикрепить фибулу на правую сторону белой пелерины. Они снова обратились к королю и, обласканные аплодисментами, одновременно поклонились. Ренара по-прежнему была тиха и безрадостна, хотя для приличия вежливо улыбалась толпе. Огонь заходящего солнца смешался с заревом ее волос, и казалось, что вокруг нее полыхает пламя.

– Давайте все признаем, это очаровательно! – хохотала Лесли, хлопая в ладоши.

– Признаю, Ваше Величество. Образцовый популизм! – поддакнул Первый Советник.

А после счастье и смех улетучились из-под зеленого навеса, когда один из проскользнувших к ним секретарей что-то шепнул на ухо Первому Советнику и вручил записку. Царедворец обратился к королю:

– Ваша Истинность, тут…

Илия протяжно вздохнул и понимающе покачал головой:

– Мечи закончились, начались бумаги.

И он прочел. Он зашел в шатер в разгар спора. Оркелуз бодался с Тристаном, их было слышно на подходе.

– Стоило спросить разрешение еще и у тебя?

– Стоило не привлекать к ней внимание!

– Здесь король.

Он оглядел своих рыцарей и мрачно сообщил:

– Джентльмены, праздник закончился. Отпуск откладывается, – последнее предложение он сказал лично Тристану почти извиняющимся тоном, помахав запиской в руке. – Я сегодня же отбываю в Радожны.

Глава III. Дурак сознавшийся

Та страна, что могла быть раем,

Стала логовищем огня.

Н. С. Гумилев.

Наступление

В Радожнах было людно, холодно и печально. Последнее качество являлось переменным: совсем недавно там могло быть людно, холодно и весело. Делегацию Эскалота привезли прямиком в Хоромы. Церемониал во встрече, если и соблюдался, то сквозил незаметным ветром – вроде как не видно, но все им дышат. Багряные Зори были пестрыми и разномастными – здания одной эпохи соседствовали с поздними постройками, древние крепостные укрепления перетекали в дворцы с воздушной лепниной на фасадах, а те упирались в простоту многоэтажных грузных домов. Хоромы вобрали в себя весь колорит: с каждым новым этажом сменялся век, и чудилось, широкая лестница ведет из прошлого в будущее.

Рогнева Бориславовна вышла из кабинета навстречу делегатам. Первое впечатление было внушительным, как и она сама: черно-белые фотографии в эскалотских газетах не передавали всей яркости и мощи представшей перед эскалотцами женщины. Лет сорока пяти на вид, она была высокой и полной, но полнота ее необыкновенно красила, словно статую древнего божества. Раздавшиеся бедра, пышные плечи и руки подчеркивали ее талию, как и костюм – простое приталенное платье с косым воротом, свободными рукавами и юбкой до середины щиколотки. Русые волосы ее убраны были в толстую косу с проблесками седины, свернутую в узел на затылке, покрытый тонким миниатюрным платочком. Статная и крепкая, она громко вздыхала, когда поднималась по лестнице, и опиралась на трость. Вернее было бы назвать ее посохом, неброский набалдашник которого доставал Рогневе до груди. Цоканье невысоких каблуков чередовалось с вбивающимися в гранит лестницы ударами посоха, как громовыми раскатами. Цок, цок, удар, цок, цок, удар, разносящийся эхом.

Самым выразительным в облике Рогневы было ее лицо: щеки с ямочками, розовые, как у юной девушки, сглаживали крупные черты, массивный подбородок и глубокие мрачные морщины. В конце концов смотрящий на Рогневу заглядывал в ее огромные васильковые глаза и не знал, как отвести взгляд: и потому что поразительно непривычным был их яркий цвет, и потому что смущение от ее орлиного взора доходило до такого пика, что становилось неловко пошевелиться без ее дозволения.

Они поднялись на последний этаж Хором – небольшой кабинет для переговоров находился прямо под сводами купола. Рогнева вошла первой, отмахнувшись от желающих юркнуть следом секретарей, переводчиков и помощников. Илия одними глазами указал Тристану остаться в коридоре и закрыл за собой дверь.

Рогнева жестом пригласила Илию присесть в кресло и сама расположилась напротив.

– Вот и познакомимся наконец, – выговорила она по-эскалотски с едва заметным акцентом.

Илия отметил, что и голос ее полностью соответствовал внешности. Тембр был басовитым, интонации одновременно материнскими и командирскими. «Бывают ведь и такие матери», – подумал Илия.

– Мадам, позвольте выказать лично мои соболезнования, – он старался сдержать в себе виноватый тон, рвущийся из него за содеянный выбор в испытаниях Эльфреда, но говорил он на радожском и надеялся, что его шепелявое эскалотское произношение сгладит тень эмоций в словах.