Веревочная баллада. Великий Лис

Илия находился в смятении все время, пока она открывала ему подробности о человеке, которого он, был уверен, знает. В памяти пронеслись запреты на покупку прессы, легкость и воркование его матери, совсем не знакомой с делами внешней политики, трепет школьных друзей и уход от темы его семьи в беседах. Фронтовики если и говорили о лорде Гавеле, то называли его «министр» и «ваш отец» и тотчас отводили глаза в сторону. Ни друзья-пальеры, ни задиристые бунтовщики никогда не затрагивали личность его отца. Как, думал он, такая важная деталь, возможно, объяснившая бы многое, ускользнула от него. Рогнева прочла его замешательство и изумилась:

– Илия! Поверить не могу! Вы воистину просты и чисты в помыслах – полагали, что агнологи прочили в короли юнца из нетитулованных дворян, совсем не готового править?

Он задыхался, даже расстегнул верхнюю пуговицу. Жар очага обдал лицо и слегка торчащие уши. Или же возмущение разгорячило его кровь? Он только и смог выговорить:

– Великий Лис…

В глазах Рогневы промелькнула жалость к молодому человеку, который годился бы ей в сыновья.

– Я именно об этом вам говорила. Посудите, Илия, ваш дед был министром иностранных дел, ваш прадед – Первым Советником. Я могу продолжать на много колен дальше, и там не найдется ни одного заурядного лорда Гавела. Вы, конечно, талантливый и храбрый юноша с белым красивым лицом, да только за все это вы не купили бы ни веру народа, ни поддержку аристократии, ни королевское завещание.

– Простите, я должен оправиться, – попросил он о передышке.

Поток ледяных открытий окатил его, привел к мурашкам и дрожи. Он закрыл глаза ладонью, словно сквозь веки надеялся выхватить и протащить наружу воспоминания, которые убедили бы его, что он – уникальный и избранный в чудесном смысле. Их не было. Он больно приземлился в реальность многовекового феодализма, в котором тоже был избранным, но в самом посредственном социальном плане – сын лорда Гавела, внук министра иностранных дел, правнук Первого Советника. И не понял он этого только потому, что лорд Гавел построил вокруг семьи купол, уберегший их от шокирующей правды о том, с кем они жили годами. Илия с ужасом представлял, что стояло за этой секретностью и за громким званием Великого Лиса.

– Желаете отправиться отдыхать? Я могу позвонить, вам пришлют доктора, – побеспокоилась Рогнева.

Илия жестом отказался, обмяк в кресле и уставился в потолок. Зазвонил телефон. Рогнева Бориславовна подошла и сняла белую трубку.

– Слушаю. Угу. Угу. А когда выступал? Угу. Не надо. Как явится, ко мне пусть идет.

Трубка звякнула, примостившись на место. Рогнева подтянула шаль до шеи и вернулась в кресло. Сцепив руки, она тоже задумалась, но о своем. Илия, заметив это, повелел себе отложить личные переживания на попозже. У Рогневы меж сомкнутых ладоней, похоже, скопилась пригоршня новостей.

– Не расскажете, что случилось?

– А? Вам уже лучше?

– Да, я в порядке.

– Хорошо, – она была еще в своих мыслях. – Федотка опять куражился. Залез на трамвай и стихи читал зевакам. Где-то потерял пояс форменный и подпоясался, как говорят, длинной девичьей косой.

Она скрестила руки на груди. Илия демонстративно повел бровью.

– У вашего поэта специфический реквизит.

– Да не говорите, – она была мрачна и задумчива.

– Он так подает вам знаки? – Рогнева в ответ молчала, и Илия спросил: – Что означает женская коса вместо пояса?

– Юдоль враг взял в осаду, и там беда с провизией.

После ее слов Илия осознал себя ребенком среди взрослых: пришел к ним со своими играми, а они вежливо откликнулись и отнеслись к его играм серьезно. У Рогневы, кесаря Рольфа, министра Гавела станки, производящие грамотные политические решения, были отлажены многолетним опытом и инструкциями лучших из учителей. А у Илии за пазухой нашлось только чудесное благословение Эльфреда – вершить судьбу Эскалота правильно. Он вновь почувствовал себя голым, как тогда в кабинете перед камерарием, и подавил порыв предложить Рогневе военную помощь – поделиться силами размещенных на Старом фронте войск. На политической арене все были мудрее, хитрее и безжалостнее него: и юный Эльфред в нем повзрослел на пару армейских лет.

– Рогнева Бориславовна, мне оставить вас?

Она очнулась от глубоких раздумий.

– Да, Илия, пожалуйста. У меня еще есть пара дел на сегодня. А завтра буду рада вновь пить с вами чай.

Он ушел.

На следующий вечер он нашел Рогневу печальной и озабоченной судьбой Юдоли. Бои за нее начались несколько часов назад. Поначалу беседа не складывалась – они неуклюже говорили о резко сменившейся погоде, вкусе травяного крепкого чая и клюквенного варенья. Вели бесплодные разговоры, наполняя пустотой пространство вокруг. Самовар стыл, и Рогнева то и дело стучала посохом, чтобы дежурный у кабинета подливал воды и растапливал камин.

– Тоска меня берет лютая, – жалобно прошептала Рогнева, глядя на огонь. – Мы вот так с вождем сидели вдвоем. Он, бывало, песню запоет. Я ему сказку расскажу.

От Илии не ускользнуло, как улыбчиво она произнесла последнее предложение.

– Не желаете и мне рассказать? – осторожно спросил он.