Веревочная баллада. Великий Лис

– Радожские сказки особенные, местами зло в них уродливее, чем в кнудских, а добро наряднее духом, чем лучшие из эскалотских героев, – мечтательно произнесла она, будто уже завела сказочный зачин.

– Мне известно, моя мать мне их читала.

– Ах, ваша матушка, – припомнила Рогнева. – Княжна Леслава Яровна. Я думала, она нас теперь знать не хочет и как дурной сон вспоминает.

– Она любит Радожны, – вступился за мать Илия.

– Она любит Радожны, которых в помине нет.

– А сказки откуда, если вспоминать нечего? – примирительно сказал Илия.

– Ваша правда, – согласилась Рогнева. – Давайте расскажу вам такую, какую матушка ваша вряд ли знает. Сказка-то незатейливая, новая почти. Федотка писал.

В окно постучал ветер, и пламя в камине дрогнуло, но языки скоро выровнялись. Илия добавил кипятка в чашку, приготовившись слушать. И она начала. Читала она не так, как Лесли. Голос Рогневы сделался плоским и зычным, насколько подобная громкость была уместна случаю. Иные слова она почти запевала. Илия нашел Рогневу прекрасной чтицей радожского фольклора – такое искусство было редким и чарующим слушателя.

– Тако повелося во леску жить зверью – птицы в вышине, рыба в воде, животина к земле ближе, а медведь – лесной хозяин. Утром приде каждый со своими делами да разговорами, а к вечеру медведь-батюшка обойдет лес от края до краю и успокоится, что во леску все ладно. На судилище к нему разбойников водили и вече собирали: рыбам – рыбное, птицам – птичье, животине – животное. Вину аль напраслину вече изыскивало, а медведь токмо приговор выносил.

Тако присоседилися ко леску охотники. В первый месяц одну троицу положили, во второй – десятину, в третий – всех соболей перебили и тетеревов перестреляли. Медведь собрал зверье на вече и тако молвил: «Решить надобно, платить ли им буривую дань или свой порядок вернуть клыками, когтями да клешнями?»

А зверье кто во что: хищники роптали, стервятники соглашалися на дань, а беззубые плакалися. Говаривал заяц: «Охотник, стреляючи мою женку, приговаривал, будто лесничий ярлык ему особый выдал и бить нас дозволил». Поднялся гомон, а медведь-батюшка осерчал, заревел: «Кто нам их лесничий? Скотину в нас домашнюю увидели? При мне не бывать их порядкам. Я за медведей встану. А коли и вы со мной за своих встанете, вместе семьей будем! Как своих вас защищать буду!».

Согласилися звери, на том вече и побраталися – волк с щукой, рак с соколом, все со всеми. И стали они день-нощь партизанить по родному леску. Охотники злее стали, а особую злобу на медведей затаили. Назначили выкуп за любого из них.

На ту пору нашлась и радость: по осени медведица ходила брюхатая. Тяжко ей было воевати ко сроку ближе, так она и стряпала, и раны зализывала, и детишек чужих кормила да охраняла. Трижды к ней приходили охотники, и трижды она чудом уцелела. Испугалася медведица за медвежонка и урчала тихо от горя, что нет ему мирной берлоги. Сова над нею сжалилася и предложила: «Ты, матушка, ежели желаешь, спрячь медвежонка. Едва он родится, я три раза ухну и в ночной покров его запеленаю. С тех пор будет он цел, невредим, никто его не выследит. Каждую луну будет личину менять и к новой жизни прилаживаться. Только и ты его боле не признаешь».

Ночь выла медведица, а на следующую призвала сову. Как условилися, так и вышло: родился медвежонок, медведица его вылизала, сове вынесла. Та ухнула трижды, головой повертела и взметнулася ко своду небесному. Подцепила клювом край неба и потянула покрывало. Укутала в него медвежонка, запеленала и унесла прочь.

Медведь-батюшка не скоро, да сдюжил с охотниками окаянными. Впредь не ступали они во лесок. И зажили звери одною большою семьею. А медведица все по леску бродила, в гнезда, дупла, норы, пещеры да реки заглядывала, и в каждом детеныше чуяла медвежонка. Тако ходе она до сих пор, и всматривается в морды песьи, лисьи, птичьи, рыбьи; сморгнув медвежью слезинку, видит повсюду своего медвежонка.

Ее печальная речитативная песня закончилась, и ветер, устыдившись, перестал балагурить. Илия не решался спросить, верные ли выводы он сделал. Но мораль сказки залегла на лице Рогневы глубокими морщинами и дрожащими веками. Илии послышалось, что Рогнева втянула увлажнившимся носом воздух слишком громко.

– Люблю сказки о животных, – ее голос вернулся к прежним интонациям и громкости. – У нас имеется такой праздник, когда мы наряжаемся. Надеваем маски зверей, и многие вещи, которых мы обычно стесняемся, становятся позволительны.

– И какой у вас костюм? – дерзнул поинтересоваться Илия.

– Не пытайтесь услышать то, чего вам не сказали, – подметила она с дидактичными нотами. – В разные годы я наряжалась в корову, медведицу, козу, сову и гусыню. Это забавный зимний праздник, поэтому костюмы всегда теплые и многослойные. Лучше скажите, кем бы вы хотели быть в животном мире?