Верхний мир

А я в свою очередь глазела на скамейку прямо перед собой. На зеленую скамейку с единственного маминого фото. Вот тут она и стояла, посреди сада психиатрической лечебницы Святого апостола Иуды. Все как доктор Эссо и говорил.

Я отважилась ему поверить. Теперь я видела сама.

И вот увидеть ее так – это изменило все. Ни в одной из моих грез мама не ощущалась такой близкой. Даже стоя тут средь бела дня, с открытыми глазами, я слышала, как она зовет меня по имени – тем же тихим голосом, каким говорила во сне каждую ночь.

Она все еще была где-то здесь… просила поверить в нее, найти ее. Должна была быть. Я сунула руку в карман – убедиться, что замызганный конверт с обратным адресом доктора Эссо никуда не делся за последние пять минут с тех пор, как я его проверяла. В сотый, наверное, раз за вечер я сказала себе спасибо, что не выкинула его тогда.

Сзади захрустел гравий.

Оливия.

Я отошла от скамейки, велев себе держать весь зоопарк эмоций на коротком поводке. Если есть хоть малейший шанс пофиксить нашу дружбу, мне понадобятся самые спокойные слова и самое безраздельное внимание.

Меньше недели прошло с тех пор, как я отскребла себя с ковра в кабинете доктора Анахеры – голова все еще шла кругом. И каких-то несколько часов – с того момента, как взяла себя в руки и связалась с Оливией. Хорошо еще, дольше ждать не стала: она ответила тотчас же, сказала, фургон придет завтра утром – иными словами, это ее последний вечер в Лондоне. Наш последний шанс встретиться, не потратив восемьдесят четыре фунта на поезд. Я не знала, что со мной сделает вид ее физиономии – выдернет жало всего, что сотворили с нами Тони и Поппи, или разворотит едва начавшую подживать рану.

То ли все вернется обратно к норме… то ли мы обе поймем, что никакой нормы больше нет и возвращаться не к чему.

Вероятнее всего, мы помиримся и пообещаем друг другу не теряться.

Со временем еженедельные созвоны превратятся в ежемесячные… потом в ежегодные, а потом останется только слабый укол совести при мысли «вот опять забыла про ее день рожденья…». Возможно, этим все и кончится, подумала я, подбирая с мокрой травы еловую шишку.

Несколько метров.

Улыбаемся широко, напомнила я себе, говорим приветливо.

И не успела повернуться к ней, как Оливия врезалась в меня со всего размаху.

– Уууфффф. – Хорошо еще, что я на ногах устояла. – Ты меня на хрен… задушишь…

Она отступила, обшарила взглядом лицо – вдруг на нем что-то радикально изменилось за несколько недель, проведенных врозь.

Посерьезнела.

– Слушай, я реально не знала, что Тони и Поппи собрались уезжать – вот до того самого вечера, как они тебе сказали! И я никогда, никогда не выдавала никаких твоих секретов, клянусь тебе! Но все равно… Я должна была сильнее за тебя драться. Все испортила, блин. Эгоистка чертова… но я так испугалась и… – она замолчала, вытерла глаза. – Риа, прости меня. Прости, прости, что я тебя бросила. Если я буду тебе нужна, хоть когда-то, – я здесь, на следующем же поезде, в любое время дня и ночи. Я серьезно, систер. Я тебя люблю.

Подождав достаточно долго, чтобы это не превратилось в грубость, я вздохнула и ответила:

– Ага. Я тебя тоже.

Злоба – слишком тяжкий груз. И вообще я не знала, что смогла бы сделать по-другому, окажись я на ее месте.

Оливия усердно ввинчивала каблук в гравий. На физиономии начала проступать улыбка.

– Не стану врать, это просто удивительно, что ты так сказала. Ну… ты же была не должна. Просто… ну, знаешь – я тебе звонила двести семнадцать раз за последний месяц, а ты не брала трубку. И, по чесноку, не помню, чтобы ты когда-то мне раньше говорила: «Я тебя люблю». Словесное подтверждение, оно, знаешь, реально помогает похо…

– Кончай, Оливия. – Знает ведь, что я ненавижу все эти сопли в сахаре; отчасти потому и педалирует… но отступать она явно в обозримом будущем не собиралась. – Ладно, уговорила. Я тебя люблю.

Она пялилась на меня и ждала подробностей.

– Прямо до глубины моего холодного сердца. Да.

Она заржала – все менее нервно с каждой секундой. Через минуту я уже и сама сгибалась впополам вместе с ней. Совсем забыла уже, как у нее глаза щурятся на смехе… и как же мне не хватало этого ее дебильного всхрапывания после. Как будто мы обе вернулись назад во времени – в другие, лучшие времена.

Много я в последнее время думаю эту мысль, да. Много.

Когда мы наконец сумели разогнуться, Оливия огляделась по сторонам.

– Мы, кстати, вообще где? Я даже на карте этого места не нашла.

– Иуда, – я показала глазами на зеленую скамейку. – Тут жила моя мама, пока не умерла.

Оливия ахнула и закрыла рот ладошкой.

– Это же… это же та скамейка с фотографии!

Я кивнула. У меня самой чуть крышу не снесло, когда я ее впервые увидела. Она и сейчас покачивалась, крыша.

Оливия поскакала к скамейке, рассмотреть поближе. Я осталась где была и даже отвернуться попыталась, чтобы смотреть на что-нибудь не такое… заряженное. Да хоть на что угодно.