Верхний мир

Ты только что оттуда, где в Надью летит пуля, и

еще куча других – в твоих друзей.

Знаю, потому что помню.

Я не только насмерть напуган, но еще и на последнем издыхании. Я устал. Больше всего мне сейчас хочется лечь и уснуть. Но я все еще вижу лица. Каждый раз, подумывая сдаться, я их вижу. Слышу громкий хлопок Спаркова пистолета и алый туман в воздухе вокруг Девонти.

– Ди? – спрашиваю я.

Голос дрожит.

– Его ты спасти не сможешь.

– Почему это… не смогу?

– Момент, когда его застрелили, уже прошел.

Не только для меня, но и для тебя тоже. Ты не

можешь изменить то, что уже прожил и увидел.

– Да ну, бред! Мы должны попытаться. Нельзя вот так взять и дать ему умереть.

– Мне жаль. Вряд ли можно жалеть сильнее,

поверь. Слушай… я просчитал все сотней разных

способов, и это изменить уже нельзя. – Я

стараюсь держать голос ровным; от его паники

все станет только хуже. – Жизнь, вселенная, Бог

– называй, как хочешь – не позволяют менять

прошлое. Таков единственный способ

предотвратить бойню и противоречия, причиной

которых мы бы стали, если б смогли. Я

пятнадцать лет притворялся, что не понимаю

этого; пытался отрицать очевидное, чтобы

только не смотреть правде в лицо.

По его сопению, по паузам в дыхании понятно: он

знает, что я прав. Видит то, к чему был слеп весь

этот день… и что только Верхний мир может

ему показать: Ди никогда не был ему врагом.

«Враг» – это этикетка, которую мы лепим на

того, чьего прошлого и будущего еще не видели;

чья история не была рассказана. Всякий человек

лучше, чем его самый

худший поступок.

Ди мог исправиться – потому что

со временем всем дается возможность искупления.

– Но ты можешь сделать что-нибудь с

настоящим, – говорю я ему. – На самом деле ты

должен, или все умрут. Ты, твои друзья, Надья…

Риа никогда не родится.

И никогда не научит меня тому, что надо знать,

чтобы попасть сюда. Все будет стерто, если ты

не вернешься в свое Сейчас и не починишь его.

Я запускаю пальцы в щебенку, тащу к лицу пригоршню праха. Ужасно хочется, чтобы он исчез, и еще больше – чтобы оказался неправ. Я знаю, что он пришел помочь. И знаю, что все сказанное им – правда. Даже если бы он ничего не сказал, я все равно бы знал. Нас, по идее, должны разделять пятнадцать лет, но здесь, сейчас, до него рукой подать.

Если я смогу все «починить», как он требует, у меня будет больше времени спросить, почему это все происходит, найти смысл… может быть, даже простить себя. Но в этом самом мгновении я могу только постараться сделать так, чтобы смерть Ди не привела к другим смертям.

– Что дальше? – спрашиваю я, стараясь не сблевать еще раз. – Что я должен сделать?

– Помнишь, в папиной тетрадке было написано:

то, что ты видишь в Верхнем мире, отражает

понятный для тебя язык?

– Ага.

– Выученная в школе математика и общее

ощущение того, как течет время – оно есть у

всех нас, – позволяют тебе видеть в этом месте

свою мировую линию. Они же помогли тебе

взаимодействовать с ней, когда ты впервые попал

сюда после той аварии.

– Мировую линию?

– Всё и вся оставляет след в четырехмерном

пространственно-временном континууме. Это и

есть мировая линия – след из мгновений. Физики