Верхом на тигре. Дипломатический роман в диалогах и документах

Гитлеровцы, например, не позволяли приехать в Берлин из генерал-губернаторства советскому гражданину Глазеру, которого вызвали в консульский отдел полпредства. Кобулов ставил об этом вопрос перед Берманом 24 декабря 1940 года, затем 3 и 17 февраля 1941 года, но он никак не решался. Берман утверждал, будто власти генерал-губернаторства совершенно самостоятельны и МИД не может давать им «никаких указаний»{487}. Очевидно, проблема заключалась в том, что Глазер был евреем, ведь с выездом из генерал-губернаторства эстонцев, латышей и литовцев, ставших советскими гражданами после присоединения Прибалтики к СССР, проблем возникало гораздо меньше{488}. Лишь в конце марта, после длительных усилий, Глазер получил возможность приехать в Берлин, однако разрешение было дано только на один день{489}.

Также не разрешался выезд из Варшавы и других польских городов детям, родители которых проживали в СССР{490}. Этот вопрос немцы были готовы уладить, но лишь при условии передачи немецким родителям детей, которые удерживались в советских детских домах{491}.

С конца 1940 года советские граждане, даже в тех случаях, когда они, казалось, были защищены служебными или дипломатическими паспортами, нередко подвергались унизительному личному досмотру при пересечении границы, причем в грубой форме{492}. Только в ноябре 1940 года таких случаев было девять. При этом констатировалось, что «личный обыск германских граждан, тем более следующих со служебными паспортами, советскими пограничными властями пока не применялся»{493}.

Советское полпредство неоднократно указывало чиновникам Аусамта, в том числе заведующему Восточноевропейским отделом Шлиппе, на недопустимость «грубого обхождения» с советскими гражданами. Немцы, в свою очередь, обращали внимание на то, что советские граждане при пересечении границы не всегда соблюдали таможенные нормы. В апреле 1941 года у Кузьмы Ефименко и Георгия Волосатого обнаружили «большое количество мыла и папирос». Папиросы у них отобрали и потребовали уплатить пошлину за мыло. «Из-за этого оба пришли в возбужденное состояние»{494}. Отмечались и неприятные инциденты на советской границе, случавшиеся с германскими гражданами. Шлиппе, например, сообщил, что «у родственницы секретаря германского посольства Мейснера были, якобы, отобраны с руки золотые часы, а у одного из проезжавших немцев отрезан воротник от шубы»{495}.

Все эти мелкие детали постепенно складывались в большую картину…

Два вождя

Светало. Выпала роса. Про себя Молотов клял на чем стоит кунцевскую дачу и ее хозяина, из-за которого он мог подхватить воспаление легких. Но вслух ничего такого, конечно, не сказал. Тем более что Сталин наконец сжалился над продрогшим главой правительства и Народного комиссариата иностранных дел и увел его в дом, в тепло. Там приказал принести горячего чаю с сушками, что придало соратнику бодрости. Понаблюдав, как розовеют щеки наркома, Хозяин бросил коротко и властно:

– Ну давай, показывай, с чем пришел.

Вячеслав Михайлович расщелкнул портфель и вытащил папку с бумагами.

– Ровинский прислал. Он написал, что тебе копию тоже направил, а ты не ответил. Вот он и волнуется. 23-е уже скоро…

Лев Яковлевич Ровинский был заместителем главного редактора газеты «Правда», идеологического рупора Коммунистической партии и государства.

Сопроводительное письмо заместителя главного редактора газеты «Правда» Л.Я. Ровинского народному комиссару иностранных дел В.М.Молотову 21 августа 1940 г. Архив внешней политики РФ.

– Ну, не ответил, – нехотя признал Сталин. – Не было времени. Сейчас почитаем.

И он стал читать вслух:

– «…этот договор является одним из важнейших документов в истории международных отношений нашей эпохи, ибо он ознаменовал резкий перелом в развитии советско-германских отношений и явился “поворотным пунктом в истории Европы, да и не только Европы”».

– Про «поворотный пункт» – это меня цитируют, – заметил Молотов. Сталин искоса глянул на него, ничего не сказал и продолжил:

– «Подписанием договора был положен конец вражде между Германией и СССР, которая искусственно разжигалась провокаторами войны, загнавшими в тупик дружбу между народами Германии и СССР».

– Ага, – хмыкнул Сталин. – «Провокаторы» – англичане и французы, а наша дружба с немцами – вещь естественная и непреходящая. Так?

– Получается, что так, – неуверенно согласился Вячеслав Михайлович.