Верхом на тигре. Дипломатический роман в диалогах и документах

Поверьте, что мне крайне неприятно быть своего рода адвокатом дьявола, развивая соображения в пользу сохранения в нашем аппарате немецких служащих. Я отлично отдаю себе отчет в том риске, с каким это связано. После отъезда Юренева я потратил немало усилий на ликвидацию немецких служащих. За это время нами уволено 8 человек (штатных и нештатных), хотя из Союза на их место прислано всего трое (портье и две уборщицы). Остальные заменены главным образом за счет интенсификации труда советской части. Излишне говорить, что если мои доводы Вас не убедят, то мы уволим (в том или ином темпе) и всех остальных. Но я считаю своим долгом отметить, что сейчас мы подошли к такому минимуму (трое в полпредстве и один в Консульстве), когда дальнейшее сокращение вызывает угрозу серьезных отрицательных явлений не только по линии оперативной работы, но и по линии, которую мы мыслим, когда произносим слово «бдительность»{163}.

Письмо Астахова Литвинову о положении дел в полпредстве и с просьбой отозвать его в Москву от 12 декабря 1938 г. Архив внешней политики РФ.

В Москве, где бушевал Большой террор, по обвинению в шпионаже в пользу Германии сажали и расстреливали тысячи ни в чем не повинных граждан. Поэтому, выступая против неоправданных увольнений немецких служащих, Астахов сильно рисковал. Но ситуация в полпредстве выводила его из себя.

В условиях кадрового голода он вел работу фактически в одиночку и, судя по всему, смертельно устал. К тому же его удручал общий образовательный и культурный уровень новой дипломатической «поросли». Люди не умели правильно, без ошибок написать обычное письмо, служебную записку, справку. Документы полпредства, сохранившиеся в архиве, – наглядное тому подтверждение. Безграмотность сочеталась с высокой идейностью, но это не способствовало нормальной работе, и Астахов не хотел с этим мириться. Он раздражал руководство независимостью суждений, то есть вел себя так же, как Александровский в Праге. Это ему припомнят, но лишь после того, как окончательно перестанут в нем нуждаться.

В декабре 1938 года, примерно через полтора года после своего прибытия в Берлин, Астахов попросил наркома отозвать его: