Верхом на тигре. Дипломатический роман в диалогах и документах

Тем временем общение с «демократами» развивалось на гораздо более высоком официальном уровне. Это относится и к контактам с поляками, которые существенно улучшились с конца 1938 года. В Варшаве правящие круги опасались, что Франция и Великобритания поступят с Польшей так же, как с Чехословакией. Почему бы в этой связи не заручиться поддержкой Советского Союза?

20 октября 1938 года польский посол в Москве Вацлав Гжибовский приступил к зондажу соответствующих возможностей. В разговоре с заместителем наркома иностранных дел Потемкиным он начал с того, что «Франция резко отступила от своей прежней линии во внешней политике». Она «оставила Чехословакию, отвернулась от Малой Антанты[28], фактически прекратила свое сотрудничество с Польшей, проявила пренебрежение к франко-советскому пакту». По словам посла, «резко изменившаяся международная ситуация ставит перед Польшей и Советским Союзом вопрос: не следует ли им подумать о существенном улучшении своих взаимоотношений»{194}.

Кое-что в этом плане было сделано. Стороны подписали торговое соглашение, снизили накал взаимных выпадов в прессе, однако ни на йоту не продвинулись в вопросах обеспечения безопасности. Советское правительство в течение 1939 года неоднократно предлагало свою помощь в отражении гитлеровской агрессии. 25 мая в Варшаву прибыл с рабочим визитом Потемкин. В советско-германских отношениях на том этапе контакты подобного уровня были невозможны.

Варшава не отрицала, что нуждается в помощи, это видно из переговоров Бека и Потемкина. Польский министр утверждал, что Польша твердо решила не следовать политике «мир любой ценой» и «ищет сочувствия и поддержки». Иными словами, давалось понять, что она не намерена выступать в роли «второй Чехословакии», следовательно, ей придется выдержать натиск Германии и в этом случае «сочувствие и поддержка не помешают».

В адресованной Потемкину телеграмме Молотов написал: «Ввиду желания Бека иметь с Вами беседу можете задержаться на день в Варшаве. Главное для нас – узнать, как у Польши обстоят дела с Германией. Можете намекнуть, что в случае если поляки захотят, то СССР может им помочь»{195}.

Потемкин заверил Бека, что, если Польша окажется жертвой германской агрессии, СССР займет в отношении нее «дружественную позицию»{196}. Было подчеркнуто: «СССР не отказал бы в помощи Польше, если бы она того пожелала»{197}. Вместе с тем, чтобы перевести такую позицию в практическую плоскость, требовалась конкретная договоренность. Заместитель наркома резонно обратил внимание на это обстоятельство. «Я ответил, чтобы помогать, надо быть готовым к помощи, и если Польша сегодня скажет “помогите немедленно”, то мы можем, не имея заранее договоренности, быть неготовыми помочь»{198}. Подобная постановка вопроса поляков не устроила. Любая договоренность – улица с двусторонним движением, так что им бы пришлось брать на себя определенные обязательства. В случае нападения Германии речь могла идти о пропуске через свою территорию Красной армии для ведения боевых действий с немецкими войсками. Однако в Варшаве постоянно опасались, что присутствие советских войск в Польше может иметь для нее серьезные внутриполитические последствия.

Отвечая отказом Потемкину, Бек весьма замысловато аргументировал свою позицию и явно лукавил. Мол, соглашение о взаимопомощи между Польшей и Россией – дело «сложное», поскольку Польша «никак не в состоянии помочь Советскому Союзу», если не считать обязательства не участвовать в каких-либо коллективных вооруженных акциях против СССР. Но последнее «не может служить основой для соглашения». Другими словами, гордость не позволяла Варшаве заключить договоренность, в которой она выступала бы неравноправным партнером{199}.

Конечно, такого рода уловка не могла обмануть Потемкина. Скорее всего, он не до конца поверил поляку и тогда, когда тот заявил, что польское правительство ничего не имеет против переговоров о взаимопомощи между СССР, Великобританией и Францией. Впоследствии подтвердилось, что Варшава этим переговорам, мягко говоря, не способствовала. Позиция Польши стала главным фактором, пустившим их под откос, помешавшим заключению в августе трехсторонней военной конвенции. Слишком высокой была степень враждебности, которую польское руководство испытывало к Советскому Союзу, да и вообще к России.