Верхом на тигре. Дипломатический роман в диалогах и документах

Директор отдела печати МИД Шмидт целый час разговаривал с Астаховым (что само по себе было беспрецедентным), «доказывая отсутствие у Германии агрессивных намерений в отношении нас»{210}.

Перемены коснулись не только прессы и поведения официальных лиц, но и широких общественных кругов, людей с улицы: «Можно отметить, что в общественных местах в случае надобности гораздо выгодней назвать себя советским гражданином, чем, скажем, английским, французским или польским (раньше было наоборот)»{211}.

Аусамт вставал на сторону советских дипломатов в случаях грубого отношения к ним силовиков, еще не успевших «перестроиться». Когда Германия отняла у Литвы Мемель (Клайпеду), гестаповцы и штурмовики сорвали со здания советского консульства консульский герб и потребовали снять флаг. В ответ на жалобу полпредства МИД дал указание местным властям принять меры к охране консульства и не третировать его сотрудников{212}.

Приведем оценки из другого материала полпредства:

Что же касается нас, то в населении уже вовсю гуляет версия о новой эре советско-германской дружбы, в результате которой СССР не только не станет вмешиваться в германо-польский конфликт, но на основе торгово-кредитного соглашения даст Германии столько сырья, что сырьевой и продовольственный кризисы будут совершенно изжиты{213}.

Если говорить о практических шагах с германской стороны, то к их числу относилось удовлетворение советских претензий по поводу выполнения военных заказов на заводах «Шкода» (после захвата Чехословакии этот вопрос какое-то время находился в подвешенном состоянии). Было достигнуто соглашение о «перепрофилировании» советского полпредства в Праге в консульство.

Таким образом создавалась благожелательная атмосфера для улучшения двусторонних отношений. Было много приятных мелочей. Например, Шнурре со ссылкой на Риббентропа уведомил Астахова о том, что Гитлер заинтересовался советскими фильмами, смотрит советскую кинохронику, обращая особенное внимание «на те кадры, где показаны руководящие политические деятели СССР»{214}.

И Шнурре, и Шуленбург говорили о желательности дополнения торгово-финансовых и экономических договоренностей политической базой. В частности, такую задачу поставил германский посол в беседе с Молотовым 20 мая{215}, и со временем нарком признал обоснованность такой точки зрения.

Немцы нервничали из-за того, что Москва медлила с ответом на их призывы, и с тревогой следили за ходом трехсторонних переговоров. Чтобы не допустить их успешного завершения, они не скупились на посулы. Шнурре обиженно говорил Астахову, что Германия дает возможность СССР сблизиться с ней, «но СССР на это не реагирует», а на замечание поверенного в делах, что «мы не уверены в серьезности изменения германской политики», отвечал, что «они готовы на деле доказать возможность договориться по любым вопросам, дать любые гарантии»{216}.

Однако Москва намеренно не спешила открывать карты и, подобно опытному игроку в покер, повышала ставки, чтобы в конечном счете сорвать банк. Это, конечно, было связано и с непрекращавшимися колебаниями Сталина и Молотова: в чью пользу сделать выбор, англичан и французов или немцев. Ход трехсторонних переговоров держался в строгом секрете, в Берлине не должны были знать, что они пробуксовывают. Вероятно, именно поэтому даже главу миссии, Астахова, держали в неведении, и ему оставалось лишь жаловаться Молотову: «Прошу учесть, что я до сих пор не имею ни малейшего представления о сути наших переговоров с Англией и Францией, если не считать того, что вычитываю из англо-французской прессы, на которую полагаться опасно. Это ставит меня в исключительно трудное положение в разговорах с иностранными дипломатами, которые отлично подкованы и, говоря с которыми, постоянно рискуешь попасть впросак»{217}.

29 июля Астахов получил шифртелеграмму, в которой Молотов указывал, что улучшение не только экономических, но и политических отношений с Германией возможно, однако немцы должны точнее сформулировать свои предложения: