Верхом на тигре. Дипломатический роман в диалогах и документах

Во введении к договору, имеющему чисто кредитно-торговый характер, неудобно говорить, что торгово-кредитный договор заключен в целях улучшения политических отношений. Это нелогично и кроме того это означало бы неуместное и непонятное забегание вперед. О том, что мы действительно хотим улучшить политические отношения, уже заявлено германскому правительству. Если германское правительство расположено верить нам, то этого нашего заявления должно быть вполне достаточно на первое время. Предложение о секретном протоколе при подписании торгового соглашения считаем неподходящим{222}.

Из сказанного очевидно, что идея секретного протокола возникла еще до визита Риббентропа в Москву и, по всей видимости, принадлежала германской стороне. Этому, на первый взгляд, противоречат факты, которые приводит в своих воспоминаниях Павлов. В «Автобиографических заметках» он писал, что предложение о секретном протоколе, который разграничил бы сферы интересов двух государств в Восточной Европе, сделал Сталин в ходе встречи с германским министром, и для Риббентропа это стало полной неожиданностью. «Он объявил, что не располагает необходимыми полномочиями и попросил отложить этот вопрос. Сталин на это ответил: “Мы ждать не можем”». Для советского вождя без протокола пакт терял смысл, он стремился добиться от Гитлера максимальных уступок. Расчет оказался верным, фюрер настолько нуждался в пакте, что готов был поступиться любыми территориями, полагая, что в будущем они вернутся к нему после разгрома Советского Союза. Поэтому, когда Риббентроп позвонил Гитлеру, глава рейха не колеблясь санкционировал этот шаг{223}.

Едва ли Павлов фантазировал; скорее всего, описанная им сцена имела место в действительности. Риббентроп, разумеется, был в курсе тематики протокола, не раз поднимавшейся в дипломатической переписке, причем по инициативе германской стороны. Однако нельзя исключать, что они вместе с Гитлером все же не были окончательно уверены в целесообразности оформления протокола. Уж слишком большой куш доставался Сталину. Вдруг удалось бы ограничиться одним пактом о ненападении? Или свести все дело к устной договоренности? Однако советский вождь потребовал облечь соглашение в конкретную и письменную форму.

На Нюрнбергском процессе Риббентроп следующим образом подал этот эпизод:

Когда я приехал в Москву в 1939 году к маршалу Сталину, он обсуждал со мной не возможность мирного урегулирования германо-польского конфликта в рамках пакта Бриана – Келлога, а дал понять, что если он не получит половины Польши и Прибалтийские страны еще без Литвы с портом Либава, то я могу сразу же вылетать назад. Ведение войны, видимо, не считалось там в 1939 году преступлением против мира…{224}

Сталин и Молотов рассуждали в их понимании вполне здраво. Секретный протокол должен был стать отдельным документом, имевшим первоочередную важность для советского правительства, а не германского. Немцы готовились воевать и новые территории оплачивали своей кровью. Русские же воспользовались случаем получить вознаграждение за свой дружественный нейтралитет. Поэтому было необходимо самым серьезным образом документально оформить переход к ним новых земель.

В целом ситуация складывалась удачно, и поверенный в делах в Берлине радовал наркома сообщениями о возраставшей с каждым днем уступчивости немцев. Гитлер готов был удовлетворить все территориальные запросы Сталина, лишь бы тот отказался от соглашения с англичанами и французами и пошел на заключение двусторонней договоренности, которая обезопасила бы Германию от советского военного вмешательства в ходе запланированного нападения на Польшу. В донесении Молотову от 12 августа 1939 года Астахов делился своими впечатлениями от очередной беседы со Шнурре: