После восстановления дипломатических отношений между СССР и Польшей 30 июля 1941 года польское посольство неоднократно обращалось в НКИД с просьбой выяснить судьбу Матусинского. Ответы поступали однотипные: «У нас его нет». Скорее всего, консула уже не было в живых. Кое-что рассказал шофер консульства Анджей Оршинский, вступивший в армию Андерса. По его словам, он был арестован вместе с Матусинским и еще одним шофером и перевезен на Лубянку. Оршинского выпустили, когда была достигнута договоренность о наборе поляков в армию Андерса{280}
.Эпизод с Матусинским и его шоферами, к счастью, оказался единичным. Другие сотрудники польских представительств оставались на свободе. Как вспоминал атташе посольства в Москве Ольгерд Чарлинский, ситуация «не носила характер преследования». В частности, он отмечал: «Не применялось ни арестов, ни репрессий, кроме обычной административной озлобленности[33]
, усердно проявляемой годами по отношению ко всем польским представительствам. Посольство не лишили ни газа, ни электроэнергии, ни телефонной связи. Никто из нас не был задержан на улице, и не было проблем с передвижением автомобилем»{281}.Однако в целом польских сотрудников загранпредставительств, конечно, не могла не угнетать обстановка неопределенности и отсутствие ясных перспектив.
Гжибовский поставил своей целью собрать всех сотрудников посольства и консульств в Москве (всего 116 человек с женщинами и детьми), чтобы организовать их отъезд. Первоначально планировался маршрут в Румынию. 19 сентября посол информировал об этом Потемкина и попросил содействия. Речь шла также о том, чтобы интересы Польши в СССР представляла какая-нибудь из нейтральных стран, которая взялась бы, в соответствии с международной практикой, проследить за сохранностью имущества дипломатических представительств, зданий посольства и консульств. В здании бывшего посольства предполагалось оставить «одного чиновника и одного технического служащего для охраны имущества»{282}
.Такое вполне нормальное пожелание встретило отрицательную реакцию заместителя наркома:
Я разъяснил Гжибовскому, что он принимается мною сегодня как частное лицо. После распада польского государства и исчезновения его правительства в СССР больше нет ни польского посольства, ни польских консульств. Поэтому и содействие, за которым обращается ко мне Гжибовский, может быть оказано ему и его сотрудникам только в частном порядке.
В связи с вышесказанным передача имущества бывшего польского посольства и консульств под опеку какой-либо нейтральной иностранной миссии в СССР не может иметь места. Не согласимся мы и на оставление в здании бывшего посольства какого-либо из его сотрудников. Имущество, являющееся личной собственностью персонала посольства, может быть вывезено из СССР. Все остальное будет принято соответствующими советскими органами по согласованию с НКИД{283}
.Главным в ответе Потемкина, однако, было то, что он в принципе не отказался помочь в организации отъезда. Заверил, что «местные власти в Ленинграде, Минске и Киеве, равно как и пограничные советские органы, окажут сотрудникам бывшего польского посольства и консульств в СССР должное содействие при их эвакуации»{284}
. Вряд ли заместитель наркома дал такое заверение, не получив на то санкции высшего руководства. В то же время мнение этого руководства могло меняться, причем в худшую для поляков сторону. Можно было допустить, что на выезд дипломатов «исчезнувшего государства» наложат запрет.Особенно тревожная ситуация сложилась вокруг консульства в Киеве. Местные власти традиционно недоброжелательно относились к полякам, что объяснялось украинско-польскими противоречиями и застарелой национально-этнической враждой. Теперь же, после 17 сентября, Киев на некоторое время стал почти прифронтовым городом. Советское командование допускало возможность налетов польской авиации и ввело режим светомаскировки. Консульство Польши было блокировано, покидать его сотрудникам было запрещено. Это стало источником личного беспокойства для Гжибовского, поскольку в Киеве находились его жена.