Верхом на тигре. Дипломатический роман в диалогах и документах

В июне 1939 года, в самую горячую пору, в Варшаву прибыл очередной глава миссии – Николай Шаронов. Он находился на дипломатической работе с 1937 года, то есть принадлежал к новому дипломатическому поколению. Прошло несколько месяцев, и Шаронов оказался в исключительно сложной ситуации, как и любой руководитель посольства (полпредства) в воюющей стране. Особенно когда эта страна де-факто воюет с твоей страной.

Отдадим должное польским властям: хотя Советский Союз воспринимался как враждебное государство, репрессий против советских дипломатов не последовало. Однако безопасность миссии в Варшаве, равно как и консульств в Данциге и Львове, находилась под угрозой.

В Данциге ситуация разрешилась быстро и для советских дипломатов безболезненно. Немцы за один день захватили город. Заминка произошла лишь в связи с боем за почтамт, где польские защитники продержались 15 часов. Вечером 1 сентября заместитель заведующего Иностранным отделом Сената Данцига (орган городского управления, формировавшийся практически полностью из немцев) официально сообщил генеральному консулу Михаилу Коптелову, что в городе установлена власть Германии. При этом немцы заверили, «что нашему консульству будет обеспечена особая защита»{292}.

С генеральным консульством в Львове дело обстояло хуже. 11 сентября от Храпунова, секретаря генконсульства, поступило сообщение о том, что Львов горит. Осада еще не началась, но город был подожжен авиационными и артиллерийскими ударами немцев. Дипломат просил указаний: «эвакуироваться или оставаться на месте»{293}. Информацию принял заместитель главы НКИД Владимир Деканозов, который ответил: «Поступать в зависимости от обстановки, если обстановка требует – эвакуироваться разрешаю»{294}. Указание поступило вовремя, поскольку на следующий день подошли гитлеровцы и начался штурм Львова.

Особенно тяжелым оказалось положение полпредства в осажденной польской столице. Исходя из того, что говорил Потемкин Гжибовскому 17 сентября, можно было предположить, что дела обстояли не так уж страшно. На самом деле ситуация сложилась катастрофическая.

Первого сентября Шаронов дважды звонил Деканозову, сообщив о том, что «все без исключения посольства и иномиссии [иностранные миссии] спешно отправляют из Польши женщин и детей» и «большая часть уже выехала». Характерно, что в вопросе о возможности эвакуации советских женщин и детей полпред высказался двусмысленно, о чем свидетельствует запись телефонного разговора: «Тов. Шаронов считает, что особой необходимости еще нет в эвакуации женщин и детей, но, учитывая начавшиеся военные действия между Польшей и Германией, следовало бы их отправить в СССР» {295}. Как видно, руководитель миссии боялся прослыть паникером, но совесть не позволяла ему просто заявить о том, что в эвакуации членов семей нет необходимости.

В результате эвакуировались… только сам полпред, военный атташе и ряд старших дипломатов. Они выехали в город Кременец, располагавшийся восточнее Львова, рядом с польско-советской границей. Заместителю министра иностранных дел Польши Яну Шембеку было сказано, что руководство полпредства отбыло для консультаций в Москве и вернется через несколько дней. Вряд ли Шембек в это поверил{296}.

Все гражданские авиарейсы из Варшавы в связи с налетами германской авиации были отменены, поэтому в Кременец добирались на автомобилях. Уже на месте, 11 сентября, Шаронов со товарищи получили телеграмму Молотова: «Предлагаю Вам, тов. Шаронов, и Вам, тов. Рыбалко, немедленно приехать в Москву для доклада. Можете оставить в Польше секретаря и шифровальщика. Исполнение телеграфировать»{297}.

Был ли отъезд полпреда, военного атташе и старших дипломатов из Варшавы санкционирован центром или же они устремились в Кременец по соображениям собственной безопасности? Если допустить, что была разрешена эвакуация в пределах Польши, из столицы в Кременец, то непонятно, почему это касалось только «верхушки» полпредства.

Не хотелось бы считать случившееся бегством, проявлением трусости. Наверное, какие-то указания полпредство получало и до телеграммы Молотова. В противном случае судьба Шаронова оказалась бы незавидной и вряд ли бы он занял следующую высокую должность – главы советской дипломатической миссии в Венгрии.

Отметим, что военным атташе был Павел Рыбалко, впоследствии – участник Великой Отечественной войны, маршал бронетанковых войск и дважды Герой Советского Союза. Обвинить такого человека в трусости немыслимо. Его можно было упрекнуть разве что в определенной бесцеремонности, проявленной по отношению к хозяину квартиры, которую он снимал в Варшаве.