Верхом на тигре. Дипломатический роман в диалогах и документах

На претензию, предъявленную германскому послу вечером 23.9, я получил 24.9 половина второго следующее сообщение от Германского военного командования после расследования на месте:

«Командир XVIII стрелкового корпуса генерал Бейер встретился лично с комкором Ивановым от стрелкового корпуса частей Красной армии, находящихся подо Львовым. Теснейшая связь между обоими командующими, так же как между командирами частей восстановлена, которые сговорились о всех подробностях в товарищеском духе. Германский XVIII стр[елковый] корпус находился ночью на привале на рубеже Гродека, 20 км на запад от Львова и сегодня утром будет продолжать марш на запад. Южнее в районе г. Стрый обстоятельства те же самые.

Севернее, около г. Самош, в течение 23.9 происходили довольно крупные бои, которые задержали германские VII и VIII стр[елковые] корпуса. Но и здесь на 24.9 будет продолжаться марш на запад, оставляя за собой сильный арьергард»{289}.

Новый формат отношений снимал прежние раздражители. Теперь советские власти стали более либерально относиться к вопросу освобождения арестованных немецких граждан, хотя с органами НКВД далеко не всегда удавалось договориться (те не любили упускать добычу). Но при необходимости Молотов проявлял настойчивость. Когда возникла заминка с детьми и женами арестованных, он высказался категорично. Сообщение Козырева, который докладывал о жалобе Шуленбурга, 29 сентября украсилось следующей резолюцией: «Тт. Берия, Потемкину. В моей беседе было дано обещание благожелательно рассмотреть вопрос также о женах и детях. Из этого следует исходить практически»{290}. Столь определенный и твердый вердикт говорил о том, что нарком придерживался линии, утвержденной Сталиным, и чувствовал себя уверенно, даже адресуя свое указание Берии.

Правда, как мы увидим, вопрос о женах и детях решался еще не один месяц.

Были и другие просьбы немцев, на которые советское правительство позитивно и без промедления реагировало. Например о том, чтобы Красная армия «доброжелательно отнеслась к немецким колонистам на Волыни»{291}.

Но и немцы не оставались в долгу и шли навстречу советским просьбам. Пожалуй, самый наглядный и интересный пример такого отношения – их вмешательство в судьбу советского полпредства в Варшаве.

Этот эпизод характеризует не только перемены в советско-германских отношениях, но и специфику обстановки в советских загранучреждениях. Уже говорилось, что в связи с «чисткой» и устранением квалифицированных дипломатов старой школы образовавшиеся лакуны нередко заполнялись случайными людьми. Кроме того, новая дипломатическая поросль далеко не всегда отличалась интеллигентностью, образованием, общей культурой, что не способствовало формированию в полпредствах нормальной психологической атмосферы. Коллективы колоний были в значительной степени изолированы от окружающего мира, варились в собственном соку, что, конечно, ненормально. Однако дипломатические сотрудники пуще огня опасались доносов и обвинений в шпионаже и поэтому контакты с коллегами по дипкорпусу и с представителями страны пребывания поддерживали с крайней осторожностью. В основном на официальных мероприятиях, а если нет, то не в одиночку, а вдвоем или втроем: чтобы имелись свидетели проявленной в ходе бесед благонадежности и патриотической преданности. А технические сотрудники… так те вели совсем замкнутый образ жизни. Неудивительно, что советские колонии разъедали взаимная неприязнь, распри, склоки.

В 1937 году полпред в Варшаве Яков Давтян был отозван в Москву, арестован и расстрелян. До начала 1939 года его заменял временный поверенный в делах Павел Листопад, но его постигла такая же участь. Как и многих других дипломатов, работавших в Польше.