Верность

По четвергам они частенько слушали пластинки, и хотя сегодня был другой день недели и разговор вертелся вокруг неприятных тем, им было комфортно вдвоем. Модуньо, Арета Франклин или Камалеонти – пластинки крутились, а они занимались чем придется: зять то рылся в книжном шкафу, то работал за круглым столом, а она читала, стряпала что-то на кухне или гладила белье. Порой она пристраивалась на табурете, прикрывала глаза и представляла, что там на диване сидит не Карло, а ее новый муж. Каким он ей виделся? Низким? Высоченным? Богачом или художником? Может, из Франции или из Пьяченцы – мужчины из Пьяченцы едят конину, они сильные и галантные. Иногда воображение рисовало нового знакомого, ей бы понравилось оказаться в халате наедине с незнакомцем в гостиной. Такие фантазии пугали – ведь Франко всегда был в ее сердце. Сумерки давали добро на тоску. Пустая постель, продавленное сиденье на диване, где он любил отдыхать. За стеной жила семья Сольдати: мать, отец и двое подростков, которые, взрослея, то ссорились, то мирились, она их слышала, прислонившись к стене в ванной; когда старший сын Фабио получил права, они всей семьей отмечали это теплым просекко – отец забыл поставить бутылку в холодильник. Однажды она принимала ванну и услышала, как жена горько рыдает из-за чего-то серьезного – это были стоны отчаяния. Она вышла из ванной с сумятицей в голове, ведь и она так рыдала. Да и кто не рыдал? Семейная жизнь – порой довольно неприятная штука.

Анна украдкой разглядывала зятя: пока Модуньо пел «Как поживаешь?», тот возился с телефоном. Ее зять был не из тех, кто умел крутить шашни на стороне. За семьдесят-то лет Анна научилась их различать, умельцев вне подозрений и без вины виноватых. Карло принадлежал ко второй категории: краснел, когда волновался, и не распускал хвост павлином. Поэтому Анна и беспокоилась, что Карло втянет в неприятности и себя, и Маргериту. Ей было больно видеть его рядом с отцом – поджатый хвост, слабый голос – как на Рождество, когда Доменико Пентекосте упрекал его за праздничным столом, устроив допрос о планах сына на будущее: мол, до каких пор тот будет переливать из пустого в порожнее? В каком смысле, спросил Карло. Тогда Пентекосте обратился с вопросом к ней: как думаешь, Анна, кем твой зять должен стать в этой жизни? Тем, кем он стал, ответила она. В смысле? В смысле, надежным человеком. И прикусила язык: такой ответ сгодился бы для никчемного зануды. С определениями она вечно попадала впросак.

– Может, возьмешь что-нибудь из моих книг? – спросила она, как только Карло оторвался от телефона.

– Нет настроения читать.

Анна подошла к книжному шкафу и выудила с третьей полки запечатанного «Текса».

– Держи, проветришь голову.

– Франко рассердится.

– С того света? Да и потом, крутые парни – отличные советчики.

Они направились к двери: за что Анна обожала зятя, так это за то, что он уходил прежде, чем начинал сливаться с обстановкой. Она смотрела, как он спускается вниз по ступенькам с комиксом под мышкой: они с мужем наткнулись на этого «Текса» на рынке в Бергамо. Бродить по местным рынкам было для них привычным делом. Когда Франко откопал этот номер, он весь разволновался, не выпуская журнала из рук, спросил цену у продавца, а затем посоветовался с Анной, можно ли заплатить за номер, стоивший сто тридцать тысяч лир, вдвое меньше – шестьдесят тысяч? Анне было в новинку видеть его таким – схватившимся обеими руками за журнал, с горящими как у ребенка глазами.

Анна аккуратно сложила лежавшее на диване одеяло, задвинула кухонные стулья, смахнула крошки и убрала остатки еды со стола, остановила проигрыватель, прервав Модуньо, исполнявшего «Мордашку», открыла дверцу шкафа в гостиной и достала сумку со швейными принадлежностями. Раскрыв ее, она принялась рассматривать свои иголки, катушки, челноки для дорогих ниток, голубые и алые бархатистые нитки, три пары ножниц для кройки, образцы тканей – в общем, ее «хирургический» набор. И хотя она уже давно не шила и у нее болели пальцы, Анна чувствовала, что сноровка и мастерство никуда не делись: олений мех, джерси, шелк (никогда не сгибать вдвое), украшения на джинсовой ткани и самые неприятные для ее миниатюрных пальцев органза и парча – Анна поставила все на службу женскому тщеславию. Клиентки приходили на виа делле Леге в том числе и просто поболтать: советовались насчет покупок на виа Монтенаполеоне, рассказывали о детях, о преступлениях и наказаниях. Они были ее романами.