Вернулся солдат с войны

Но и тогда не выходит по годам: если в восемнадцать тебе дали десять, то на момент второго убийства тебе будет двадцать восемь! Наверное, ты не станешь убивать возле ворот зоны, а все-таки постараешься доехать до дома, обнять маму. Если получится, то и пожить немного на воле. Тогда особый ты получишь в двадцать девять, в тридцать лет, но никак не в двадцать семь.

Хихикающий уголовник в тельняшке сам же нам и рассказал, как так у него лихо получилось выхватить "особняк" без всякого убийства. Прерывая самого себя:

- Ё моё! В двадцать семь лет особый дали!

и

- Ё моё! На особый в двадцать семь лет еду!

Он рассказал про себя.

Сам он родом с района. С детства имел тягу к приключениям. На жизненном пути непреодолимой преградой стояла школа, куда надо было хоть изредка ходить, чтобы отец не запорол до смерти. Тройки были редкой оценкой, в основном двойки. Двойки нисколько не огорчали, поскольку школа жила своей жизнью, а он своей. Самогон попробовал в восемь лет. Курить начал в шесть, благо батя сам сажал, сушил и рубил самосад и веников табачных стеблей под крышей бани было валом. Курить и выпивать было интереснее, чем ходить как дурак в школу. Но школа не отпускала его в мир вольных странствий, таская родителей на педсоветы, а родители ремнем вбивали тягу к знаниям. За отцовскую порку он возненавидел не родителей, а школу и как настоящий партизан стал устраивать диверсии против навязчивого учебного заведения. До шестнадцати лет с ним цацкался участковый, не имевший силы посадить малолетку за легкие преступления, а более серьезных преступлений совершить не хватало ни ума, ни фантазии.

Наконец, в шестнадцать лет, учась в шестом классе, он догадался насрать в школьном спортзале под новогоднюю ёлку.

Все вздохнули с облегчением и облегчённее всех вздохнул участковый - состав злостного хулиганства был на лицо и милиция с большой радостью оформила дело по статье 206 УК РСФСР "Хулиганство".

Районный суд, сильно ограниченный в применении строгости закона в отношении малолетки, дал ему для начала трёшник. По малолетству выпустили на УДО после двух лет, но фекальный рецидивист насрал под новогодней елкой уже в райкоме партии. Это уже попахивало политикой, в дело вмешался КГБ, но натасканные на ловлю шпионов и диверсантов чекисты, не усмотрели в одиночном поступке деревенского придурка связи с мировой буржуазией и дело оформили крайне мягко и деликатно - дали всё тех же три года.

Через два года зона выпихнула его на УДО и следующие два срока он получил за всё то же хулиганство. Один раз отсидел год, другой - полтора.

Итого, на зоне "особо опасный рецидивист" пробыл не десять лет, как за убийство, а всего шесть с половиной, с короткими перерывами на домашний отдых. Администрация строгой зоны встречала его как родного, наперед зная, что вести он себя будет примерно, хлопот не доставит и его можно будет вывести на УДО.

В пятый раз закон уже не "позволял", а "предписывал" давать особый режим за злостное хулиганство. Когда деревенский хулиган стал гонять соседей с топором в руке "вот я вас всех!", суд с удовлетворением усмотрел не первую, а третью часть статьи двести шестой и дал ему с легким сердцем пять лет. Только на этот раз не санаторно-курортного "строгого", а непростого "особого" режима.

Выслушав все эти хихиканья и "ё моё", вникнув в суть дела моего нового сокамерника, я сделал вывод, что передо мной никакой не "уголовник" и уж тем более не "авторитет", а просто половозрелый деревенский дебил с задержкой развития из-за сивушного отравления и с мозгами шестилетнего ребенка.

Ему не то что "в тюрьму" - ему ещё и "в школу" было рановато!

Не по мозгам.

"М-да-с", - второй раз за вечер подумал я про тюрьму и второй раз - с разочарованием.

Как бы коротко я ни был на тюрьме, тюрьма стала меня разочаровывать.

Скажем так: в полку и строгости больше, и порядка намного больше, и люди всё-таки - пусть не академики и не талантливые деятели искусств, но - очень, очень умнее тех, кого я встретил на КПЗ и в карантинке. Не знаю, как будет дальше - может, когда меня поднимут в хату, там меня как раз и встретят "настоящие авторитеты", а пока из "авторитетов" я встретил лишь Сироту.

Сироту я принимал за "авторитета" не потому, что он был старше или был смотрящим за зоной, а потому, что он объяснял мне то, что мне необходимо было знать, и отвечал на все мои вопросы, на которые знал ответы он, но не я.

В учебке для меня таким авторитетом был Микила, мой командир взвода лейтенант Микильченко.

В войсках для меня такими авторитетами стали мой комбат майор Баценков и мой дед Полтава.

Меняются условия - меняются авторитеты.

Накапливается опыт - выше требования к авторитетам.

Как только твой опыт начинает превосходить опыт учителей, то прежних "авторитетов" хочется послать за пивом и сигаретами и дать пинка, чтобы оборачивались шустрее.

Такова жизнь.

У вас разве не так?