Верные до конца

И снова вагон. Последние полтора года с малыми перерывами, на неделю, на две, он все едет и едет. Переходит из вагона в вагон, обтирает одни и те же полки, редко мягкие, по большей части жесткие, деревянные. Механически разговаривает с одними и теми же пассажирами. И кажется, нет конца-края этому однообразию, даже редкие индивидуальные особенности новых спутников но вагону воспринимаются как уже прошедшие перед ним раньше. Притупляется взгляд, тупеет голова, и кажется, что ее заносит затхлой пылью.

Скоро Харьков. Там он пересядет на курский поезд и выйдет в Воронеже.

Пересадка в полусне.

Утром, 9 февраля, Воронеж. Небольшой саквояж сдан в камеру, хранения, и теперь налегке можно зайти в земскую управу, где служит врач, с которым давно налажена переписка.

Врача на месте не оказалось, пришлось долго ждать, борясь со сном и голодом. Наконец врач явился, и повторилась киевская история. В Воронеже обыски, аресты, ни одной надежной явки. И лучше всего Бауману уносить отсюда ноги подобру-поздорову.

И снова вокзал, снова шныряют серенькие, ничем не приметные людишки с бегающими глазами, и дежурный жандарм вслушивается, всматривается в немногочисленных пассажиров. Улучив момент, Бауман приобрел билет до города Задонска, затем вышел из вокзала и через минут пятнадцать вернулся, пройдя другим ходом, Прямо у дверей билетного зала зычно окликнул носильщика, велел ему купить билет до Москвы. И сдачи не надо!

Поезд ушел почти пустым. Миновал час, другой, скоро и Задонск. Бауман встал, чтобы выйти в коридор, потянул дверь и в приоткрывшуюся щелку увидел метнувшуюся в сторону серую фигуру. Все ясно, он «на крючке».

Бауман направился к площадке, но, пройдя середину вагона, заметил, что в тамбуре на морозе маячит человек. «Обложили как медведя». Не раздумывая, бросился к противоположному выходу. В лицо пахнуло ночною сыростью, из-под колес вырывался снежный вихрь. Раздумывать некогда, прыжок в темноту, тупой удар, молния перед глазами от нестерпимой боли в ноге.

И тишина. Только где-то в отдалении постукивают, затихая, колеса да едва слышно попыхивает паровоз.

Бауман сел, Нога как чужая, попробовал пошевелить и чуть не крикнул от боли. «Ужели сломал?» Осторожно ощупал ногу. Нет, кажется, цела, но вывихнута определенно. Вспомнил, как, работая ветеринаром, вправим скакунам вывихнутые ноги. Невесело улыбнулся, самому себе не вправить.

Бауман огляделся. Он сидел в глубоком снегу, запорошившем канаву между насыпью и лесозащитной полосой дороги. На фоне белого снега хорошо просматривались молодые деревца, значит, палку он себе сможет выломать. Бауман пополз к ближайшему дереву. Ползти было трудно, каждая неровность почвы, запевавшая ногу, отдавалась жгучей болью во всем теле.

Ничего, еще немного… И он полз, потом схватился i;i тонкий ствол дерева, рука нащупала разветвление. А что, если в эту рогатину просунуть ногу, зацепиться носком, и…» О том, что будет, когда он подогнет вторую ногу и всей тяжестью тела повиснет на вывихнутой, не хотелось и думать…

Только к утру, чуть не замерзнув в предрассветной стуже, Николай Эрнестович собрался с силами, выломал палку и побрел на далекие голоса проснувшихся деревенских собак.

Когда совсем рассвело, Николай Эрнестович заметил вдалеке невысокую колокольню. У первого попавшегося навстречу крестьянина узнал, что село называется Хлевным, от него до станции железки семь верст и, что главное, в селе проживает земский врач. Превосходно, ему нужен и врач, и интеллигентный человек, у которого он, конечно, найдет хотя бы временный приют.

Дорога до Хлевного — сплошная боль. Нога опухла, и в довершение всех бед сломалась палка. Было за полдень, когда Бауман задворками пробрался к дому врача.

Тихо постучался. Двери открыл пожилой человек. Он с удивлением уставился на нежданного посетителя. Бауман успел изрядно промокнуть, пока копошился в снегу, затем шуба его заледенела, брюки измяты, а калоши он где-то потерял. Назвался мещанином Петровым и попросил разрешение войти.

— Вележев. — Врач пропустил гостя в полутемную прихожую. Бауману не раз приходилось коротать ночи в домах у сельских врачей — все они были построены по одному образцу: направо дверь в амбулаторию, кои где ее величали «приемными покоями», налево вход на половину, которую занимал доктор.

— Чем могу-с служить? — Вележев явно не был на мерен приглашать мещанина Петрова в гости. Но Бауман свято верил, что сельский интеллигент сочувственно отнесется к попавшему в беду революционеру, и, не очень таясь, тут же, в полутемном коридоре, рассказал о своем затруднительном положении, попросил посмотреть ногу и накормить.

Доктор как-то неопределенно хмыкнул:

— Обед у нас, знаете ли-с, только в четвертом часу поспеет… — С этими словами он открыл дверь своей квартиры и, не глядя на Баумана, направился в комнаты. Бауман проковылял следом.

В комнате, в отсветах солнца, Бауман разглядел хозяина получше. Неухоженная борода, мешки под глазами, из-под старого халата выглядывала рубашка не первой свежести.