Вероника Стейнбридж покидает зону безопасности

– Прошу прощения за беспокойство, – Тим поднимается с дивана, оборачивается к застывшей на кухне Лауре, затем кивает угрюмому Эмилю у дверей. Проходит мимо Вероники, но не говорит ни слова, и очки больше не жгут ее ледяным блеском. Громко хлопает дверь.

– Кто это был? – спрашивает Эмиль – благодаря ему тишина не успевает окончательно заполнить квартиру густым клеем неловкости. Все, что нужно теперь – подыграть ему.

– Покупатель, – Вероника поворачивается к мальчику и улыбается легко, уверенно. Она чувствует недоверчивый взгляд Лауры, видит сомнение в глазах Эмиля. – И знакомый. Простите, я забыла предупредить вас. Зато теперь, – Вероника улыбается мальчику еще шире, – картина больше не будет пылиться у тебя в комнате!

Эмиль неловко отвечает на улыбку, но на кухне уже поднялся шум – значит, самое неприятное позади. И только когда они садятся ужинать, Лаура тихо замечает:

– Мне очень понравилась та картина. Почему вы больше не рисуете?

– Не пишу, – машинально поправляет Вероника. – Красками пишут, а не рисуют.

«Но ведь и не рисую тоже», – думает она – а помидоры у нее на тарелке горят ярким светом, как два куска закатного солнца, истекающего красным соком.

|3|

Вероника снова не читала новости – всю дорогу она спорила с собой.

«Неоправданный риск», – твердил в голове голос, очень похожий на Софи.

«Крем, перчатки, зонтик, пасмурная погода, – спокойно повторяла она в ответ – и каждый раз перечисление звучало все более убедительно. – И я не так давно на суппрессивах. Ничего страшного».

«Но зачем?» – не унимался внутренний голос.

На это Вероника предпочитала вежливо промолчать. Зачем! Как будто она сама знает, зачем написала Эмилю «буду к вечеру, дела» и села в трамвай, идущий на восток. Зачем сошла на последней остановке, прошла несколько сот шагов, остановилась перед дверью с потертой алюминиевой ручкой…

Зачем она теперь стоит у самой кромки мокрого после дождя пляжа и смотрит на неторопливые, будто уставшие волны вдалеке?

И почему замечает, что разноцветный зонт покрывает перчатки калейдоскопом бледных акварельных пятен всякий раз, когда солнце почти выглядывает из-за редеющих облаков?

Океан тихо шелестит, накатываясь на берег.

– Ника!

Она оборачивается – Тим стоит на другой стороне перекрестка, в очках отражается небо и вода. Вероника наблюдает, как он, быстро глянув по сторонам, переходит улицу – каждый шаг может, кажется, провернуть под собой землю.

– Я узнал зонтик, – он подходит и показывает пальцем на пятна над головой Вероники. – Привет.

– Привет, – кивает она.

Океан шелестит. Молчание прервать нечем – как Вероника ни ломает голову, любая фраза звучит надуманно, нелепо. Не к месту. Все, что она может ему сказать – вопросы из прошлого. А что волнует ее сейчас?

– Тим, – вдруг говорит она и внимательно смотрит на его очки, – а насколько опасно находиться на солнце, если два месяца назад начал принимать суппрессивы?

Он вздрагивает – кажется, впервые в жизни она видит такое – замирает на пару секунд – а затем выплевывает в ее лицо ругательство. Резкое звучание слова странно контрастирует с непроницаемостью его очков.

Тим хватает ее за руку и тащит за собой – через перекресток, вдоль поблекших домов, к двери с грязным стеклом. Заталкивает в темный подъезд, чудом не поломав зонтик – Вероника успевает сложить его в последний момент – и рывком поворачивает к себе. После улицы она с трудом видит Тима – но его очки яростно блестят, отражая свет из мутного стекла.

– Ты ненормальная!

Слово снова взметает ворох воспоминаний – и Вероника поднимает палец, поправляя:

– Нет. Сейчас я как раз нормальная.

Он шумно вздыхает – она отчетливо слышит в этом еще одно ругательство.

– Ты поэтому перестала рисовать? Из-за суппрессивов, верно?

Она слегка пожимает плечами.

– Я просто перестала.

– Зачем ты начала их принимать?

– Для Эмиля.

– В смысле? – не понимает Тим.

– Чтобы оформить опеку, нужна справка о постоянном приеме суппрессивов.

Новый вздох – уже не такой злой.

– Зачем ты приехала сюда? – устало спрашивает Тим – и вдруг снимает очки. Закрывает глаза, массирует пальцами переносицу.

Вероника молчит. Она не знает, что ответить, как объяснить, что все вокруг стало серым, и она надеялась – все дело в стекле, окружавшем со всех сторон?

Тим открыл глаза, внимательно посмотрел на нее, чуть прищурившись – без очков, без пугающего блеска стекл.

– Ты хочешь перестать их принимать. – Вероника так и не поняла, был ли это вопрос или утверждение. Но все равно возразила:

– Я не могу. Из-за опеки. Если меня ее лишат, Эмиля заберут в воспитательный дом, а Лаура не сможет его видеть.

– Если я расскажу тебе, как получить справку, – Тим снова надевает очки, и стекла выжидающе блестят. – Ты откажешься от них?

Вероника смотрит на сложенный зонтик у себя в руке. Пятна цвета перетекают друг в друга – точно так же, как перетекали краски на холсте когда-то очень, очень давно.

В другой жизни? В этой?

|4|