Вертер Ниланд

Кок из большого зеленого эмалированного чайника налил четыре чашки чаю — у меня было сильное впечатление, что чай этот долго варили, — и поставил их на поднос.

— Нет, брат, не место тебе тут, — сказал он с ухмылкой. — Ну, ты успеешь с ней познакомиться. Мы все равно сегодня еще не выходим.

— Не выходим в море? — спросил я его.

— Он так весь лес потеряет, — сказал кок. — Может, завтра утром. — С чашками на подносе он вышел на палубу. — Идем.

Я последовал за ним на корму. Мы дошли до помещения, находившегося под самой палубой, — это было нечто вроде небольшой столовой, к которой примыкали две каюты. Двери были открыты, и в одной каюте я увидел беспорядочную груду одежды, грязного белья, постельных принадлежностей и вещмешков, и среди всего этого — аккордеон.

В столовой, за столом на козлах, с видом только что проснувшихся людей сидели двое мужчин лет тридцати: волосы у них были всклокочены, на щеках пробивалась щетина, а торс прикрывали только майки. Я поздоровался и присел к столу.

— Вы, надо полагать, студент, — сказал сидевший ближе всех.

Я помедлил, но все же кивнул.

— Племяш у меня, так тот в училище, — сообщил он. — И все в книжку! И все в книжку!

— А Беренд где? — спросил кок. Двое отхлебнули чай, кок взял третью чашку, так что на подносе отсталась только одна.

— Сейчас явится, — сказал человек, говоривший о племяннике.

— А студенту что же, чая не полагается? — спросил другой человек. Голос у него был сипловатый.

— Да он не хочет, — сказал кок. Он принялся скручивать папиросу.

— Знаешь, я чего подумал? — сказал мне сиплый. — Я, вообще-то, подумал, что ты вроде как художник, или там кто еще. Черт возьми, в нем есть что-то артистическое, подумал я.

— Художник, ага, титьки голые рисует, — сказал кок. — А что вы такое изучаете?

— Английский, — ответствовал я. Вытащив табакерку, я предложил ее остальным. Они принялись крутить папиросы.

Двигатели, которые уже пару минут назад стали работать тише, теперь совершенно заглохли. Судно сотрясла легкая дрожь, затем раздалось похожее на вздох шипение. Судно слегка накренилось на левый борт. После этого сделалось тихо. Все еще слегка клонясь влево, судно застыло неподвижно.

— Конечная. Все выходят, — крикнул сиплый.

Послышались шаги. По трапу поднялся молодой человек в синем свитере и потертых голубых хлопчатобумажных штанах; голову он держал несколько набок. У него было дружелюбное, открытое лицо очень молодого крестьянского парня, немного испорченное прыщами, однако лучившееся свежестью. Он слишком туго зачесывал назад свои гладкие волосы, порой выдирая их с корнем, отчего надо лбом у него образовался венчик из вновь отросших волосинок, — такое нередко видишь у парней в кузницах или на велосипедных стоянках.

— А вот и наш рулевой, — сказал сиплый. Парень уселся и принялся прихлебывать чай. Сбоку на шее, прямо над воротником свитера, у него виднелся колоссальный фурункул, — поэтому он и держал голову так криво.

— У тебя там рога скоро вырастут, — сказал кок.

— Они у него уже на другом месте выросли, — сказал мужчина-про-племянника-в-училище.

— И не говори, — сказал молодой человек, с гримасой, однако не без нежности ощупывая распухшее место.

— Болезнь, оно, конечно, не шутка, — сказал мужчина-про-племянника.

Разгорелся яростный спор по поводу того, целесообразно ли предпринимать какое-либо лечение самому и, например, самостоятельно, по-дилетантски, осуществить хирургическое вмешательство.

— Если мы завтра еще не выйдем, я к врачу схожу, — сказал штурман.

— Тебе бы пропарить его, — сказал кок.

— Ага, парить, пока в ящик не сыграет, — заметил сиплый. — Ты уж из себя доктора-то не строй. Тебе тут самому недолго скрипеть осталось.

У кока, как выяснилось из дальнейшего разговора, было неладно с печенью. Начался оживленный обмен опытом и сведениями из области врачебных диагнозов, разговоров в докторских приемных, недостаточных, небрежных или определенно вредоносных способах лечения, о методе, который позволяет сделать вывод о состоянии здоровья человека по цвету и степени мутности его мочи, о страховках, выплате по недееспособности и возмещении за лекарства. Когда предмет был исчерпан, кок, указывая на меня, спросил:

— А он здесь будет есть?

— Да, кстати, — отвечал штурман. — Мне еще велено передать, этот господин пораньше должен есть приходить.

— Нет проблем, — сказал кок. В тот же момент он вскинул голову и настороженно прислушался.

— Ну вот, снова-здорово! — воскликнул он.

Из кают-компании раздались, — не громко, однако вполне различимо, — звуки органа из усилителя.

— Так, вперед, — сказал кок, вспрыгнув на ноги.

Он прошел в спальню, где лежал аккордеон, взял его и вернулся к столу, где начал с силой растягивать и сжимать инструмент, надавливая при этом на как можно большее количество басов. Аккордеон с невероятной мощью выдал ряд задыхающихся, глубоких стонов.

— Не надо, а, — сказал штурман, простирая к нему руки.

— Ну, тогда сыграй что-нибудь веселенькое, — сказал кок, передавая ему инструмент.