Вертер Ниланд

На корме еще долго играли на аккордеоне. После этого на судне воцарилась тишина. Стук по трапу возле моей каюты свидетельствовал о том, что капитан тоже отправился в постель. Я подумал было почитать, но не нашел в своем багаже ничего, что стоило бы труда. Кроме того, жидкий свет потолочной лампы превращал книги и вообще все, напечатанное на бумаге, в нечто нереальное и бесполезное. В борт судна с громким плеском билась вода, то и дело заглушаемая ревущими порывами ветра. Я мог быть уверен, что в моем распоряжении будет полсуток покоя, мне пока было больше нечего бояться, но в целом я совершенно не чувствовал, что напряжение оставило меня, что я в безопасности. Я по-прежнему сидел одетый на краю койки, уставясь в пол. Незнакомое помещение, в котором я находился, ветер, освещенные окна домов, слабо видневшихся вдалеке, на том берегу канала, где жили люди, которых я никогда не узнаю, звуки далеких судовых свистков — все указывало на загубленное существование, промотанную жизнь, и размышления об этом не могли привести ни к чему, — лишь вогнали бы в такую глубокую печаль, от которой пропадает даже охота дрочить. «Положеньице, — громко сказал я. — Какая поебень. Спать давай». Все также сидя на койке, я покачивался взад-вперед и тряс головой. «О Lord, wilst Thou not speak to my Conditions?»[28] — припомнилось мне. Я прислушался, но Господь не отозвался. Вместо этого вновь закружились привычные воспоминания, — всегда лишь отрепье, обрывки фраз, голоса, вздорные разглагольствования преподавателей, провинциальных дядюшек и тетушек, трещавших на диалекте, вожатых или мелких ремесленников, в полдень в саду ли, у садовой калитки, или в нижнем этаже дома, Бог знает. Тишина, что вдохновляет.[29] Лица тоже, много, они всплывали из глубины, искаженные злобой, определенно что-то доказывающие, правда, при этом не издающие звуков. На сей раз, хвала Всевышнему, явились только мертвецы, навсегда лишенные голоса, — никогда больше не станут они досаждать мне своими словесными вывертами и ничтожными умствованиями, — это давало мне некоторое утешение. Среди них было и лицо мальчика из летнего лагеря, — вечером в палатке, лет двадцать назад, он перед сном читал вслух книгу, в которой было сказано, что некоторые звезды находятся так далеко от нас, что свету их требуется тысячи лет, чтобы достичь Земли, — и после того, как задули лампу и ушел вожатый, его немедленно отдубасили, а потом в немецком лагере забили насмерть, — я помню, что читал какое-то сообщение или упоминание об этом. Господь посылает нам знаки и предостережения — может, это и вправду так.

Рассказы разных лет

Желание стать писателем

Быть писателем — участь, пожалуй, незавидная; однако желание стать писателем — чуть ли не ужасное несчастье. Благословенны те, кто в свободное время собирают модели самолетов, ухаживают за тропическим аквариумом или бродят по свету с палаткой и, отрешившись от письменного и печатного слова, причащаются блаженства под Божьим пологом: маленький портативный граммофон наигрывает знаменитую американскую мелодию «Ты в моих объятьях»; и так ли важно, что на середине пластинки нужно подтягивать ослабевшую пружину?

Любой разумный человек понимает, что достаточно раз в неделю полдня или весь день проводить в бассейне и время от времени окунаться по воскресеньям в соленую пенистую воду на общедоступном пляже знаменитого курорта в Зандвоорте, где не нужно платить. Песок пышет жаром под почти обнаженным телом, и тишина, в которой слышен только прибой и отдаленные крики детей, приносит долгожданную отраду. А если в прихваченную с собой бутылку воды добавить капельку лимонного сока или, за неимением оного, уксуса, можно без труда утолить жажду, отравляющую пребывание на свежем воздухе.

Прогуливаясь в дюнах, мы набредаем в зарослях дрока на пятерых школьников, один из них тихонько наигрывает на гитаре. В изумлении следуем мы взглядом за движениями поющих губ: восторг на невинном, взмокшем лице, все печали покинули его, пальцы перебирают струны.